Язык, онтология и реализм

Аналитические философы попытались создать новый тип метафизики, который, по их замыслу, должен опираться лишь на надежные и ясно осознаваемые основания и не содержать пустых спекуляций. Такое основание они усмотрели в языке, который, с одной стороны, служит выражением и оформлением нашего мышления о реальности, а с другой стороны, будучи социальным инструментом коммуникации, допускает строгий и объективный анализ. Вместе с тем такой подход к решению онтологических проблем изначально содержит в себе внутреннюю коллизию. Ведь если философы не обладают какой-то особой способностью вроде интеллектуальной интуиции, открывающей им доступ к подлинному бытию, а аналитические философы такой способности не признают, то философия не может дать нам чего-то большего, чем ясное представление о понятиях, в которых мы мыслим о реальности и которые представлены в нашем языке. В этом отношении философия, согласно Даммиту, выполняет роль своеобразных «очков». Подобно тому, как оптик не может сказать нам, что мы увидим, когда оглянемся вокруг, но, снабжая нас очками, дает нам возможность видеть все в более четком виде, так и философ своим концептуальным анализом позволяет нам обратить внимание на то, что иначе могло и не попасть в поле нашего зрения. Но если мы с таких позиций подходим к онтологическим исследованиям, то как мы можем претендовать на то, что созданная нами онтология является описанием реальности как таковой, а не представляет собой просто результат «опрокидывания» концептуальной схемы нашего языка на мир, который сам по себе нам недоступен и в лучшем случае может постулироваться как нечто «ноуменальное»? Как можно соединить в рамках единого подхода настолько разные, или даже противоположные, устремления: стремление опереться на строгий и надежный анализ языка и стремление «пробиться» к чему-то такому, что лежит вне языка и не зависит от него, т. е. к реальности как таковой?

Эта коллизия проявилась в том, что в развитии аналитической метафизики можно проследить две тенденции. Одна тенденция, которую можно обозначить как «лингвистическое кантианство», связана с признанием того, что язык, а стало быть, и мышление являются одним из «факторов», формирующих мир, в котором мы живем: именно этот мир мы познаем, именно с ним вступаем в каузальное взаимодействие, именно о нем высказываем свои истинные суждения. Другая тенденция выражает стремление аналитических метафизиков найти выход к объективной реальности как таковой и попытаться, учитывая всю сложность эпистемической ситуации, в которую помещены люди, ответить на вопрос, что же мы можем знать о независимом от нас в онтологическом плане мире и почему мы можем рассчитывать на такое знание?

Борьба этих двух тенденций нашла прямое отражение в трактовке аналитического реализма. Создатели рассмотренных нами моделей соотношения языка и реальности, как мы видели, колеблются между «эмпирическим» и «трансцендентальным» реализмом в кантовском понимании этих терминов. Стремясь сформулировать реалистическую позицию, которая не была бы отягощена спекулятивными метафизическими допущениями, аналитические философы пытались найти в самом языке, его концептуальной схеме и механизмах функционирования то, что свидетельствовало бы об объективном существовании мира. Для многих из них гарантом такой объективности стало понятие истины. Однако, как следует из концепций семантического реализма Даммита и неметафизического реализма Патнэма, чтобы отвечать этому требованию, понятие истины или должно быть трансцендентным, или должно допускать «эпистемически идеальные» условия установления истинности наших высказываний, а это, соответственно, или искажает картину функционирования нашего языка, или противоречит неметафизическим установкам, заложенным в основу аналитического реализма.

В силу присущей ему внутренней несогласованности аналитический реализм оказался довольно слабой позицией, неспособной последовательно противостоять противникам реализма, в чем мы смогли убедиться на примере дискуссий в философии науки вокруг онтологического статуса теоретических объектов. Научный реализм, содержащий «метафизические» допущения в виде корреспондентной теории истины или прямого постулирования существования объективной реальности, оказался более стойким в борьбе, чем более рафинированный и усовершенствованный «неметафизический» научный реализм.