Язык птиц. Тайная история Европы

Вряд ли уже есть необходимость говорить здесь, что это тайный язык гульярдов, или, если сказать еще точнее, арго судей, согласно правилам которого любая рифма на секретном Языке Птиц должна была оканчиваться буквой L; но в данном случае рифмы на букву L представлены запятыми, и этот маленький отрывок стиха начинается так:

4 hin, his, ticque, torche,

Это можно расшифровать как: Croix signe ouvre gueule, sache est vrai Gault, etc. (Крест означает работу в красном).

Остальное в этом предложении слишком галльское, чтобы его цитировать, однако первый стих представляет интерес, так как в нем присутствует намек на знак креста гульярдов, который был у них паролем. У Рабле об этом написано подробно в третьей книге, в главе XX: «О том, как Козлонос отвечает Панургу знаками»: «…он довольно долго зевал и, зевая, водил у самого рта большим пальцем правой руки, изображая греческую букву „тау“, каковой знак он повторил несколько раз. Засим, подняв глаза к небу, стал вращать ими, словно коза во время выкидыша, и между тем кашлял и глубоко вздыхал».

Эта пантомима переводится следующим образом:

Крест означает работу в красном, а вовсе не штамповку, не ту пару ничего не стоящих жестянок, которую каждый может увидеть своими глазами.

То есть: «Я осеняю знаком креста открытый рот; не отталкивай того, кто, возможно, окажется равным тебе. От гульярдов к нам пришло выражение свобода, равенство, братство», которое всего лишь один из вариантов платоновской божественной триады.

Роман «Гаргантюа и Пантагрюэль», который может рассматриваться как Евангелие гульярдов, сохранил для нас и ответ того, к кому обращаются при помощи таких знаков. Достаточно лишь заглянуть в диалог продавца баранов и Панурга.

«— Ну так продайте мне одного барана, — сказал Панург. — Я заплачу вам по-царски, клянусь честью бродяги. Сколько?

— Дружочек, соседушка! — молвил купец. — Да ведь мои бараны происходят от того, который перенес Фрикса и Геллу через море, именуемое Геллеспонт.

— Дьявольщина! — воскликнул Панург. — Да вы кто такой: clericus vel addiscens (клирик или школяр)?

— Ita — это капуста, vere — порей, — отвечал купец. — Нет, лучше так: кть, кть, кть, кть! Робен, Робен, кть, кть, кть. Ну да вы этого языка не понимаете».

Но эта странная речь сравнительно легко переводится с «птичьего языка»; это — одна из основ веры судей, или, если говорить более точно, символ, служащий ответом на тот знак, который передают, когда крестят открытый рот.

«Ответный крест открывает Иисуса Христа, царя, славу Рима, но не его повелителя, ни по одеянию, ни по долгу».

Эти «птичьи предложения» можно интерпретировать и по другому, если в первую очередь обратить внимание на их значение в геральдике, и в этом есть зерно истины; однако бесполезно долго задерживаться на этих мелочах, не представляющих уже исторического интереса.

То есть: ответный крест не открывает никакой славы — ни славы Христа, ни славы короля, ни славы Рима, ни славы тайного покровителя, одним словом, ничего того, что он должен был бы открывать.

Как мы видим, это положение было чисто негативным, поскольку отрицание является основой существования всех тайных обществ: разные гильдии опирались на одни и те же принципы и создали религию, имя которой — «честь».

Христианство требует отвечать на зло добром. Учение гульярдов не отличается таким великодушием и требует вернуть то, что должен. Поэтому триумф религий отрицания всегда является кратковременным, и победа остается за теми, кто проповедует преданность и самоотверженность, потому что именно эти качества делают из человека самого лучшего солдата. Мы намерены еще не раз показать, что Рабле, бывший стопроцентным гульярдом, не обманывался насчет недостатков своих братьев по ордену и бичевал их без малейшей жалости. Поэтому у него были большие трудности с публикацией четвертой книги «Гаргантюа и Пантагрюэля», так или иначе задевавшей все политические силы того времени, и он в конце концов был вынужден искать убежища внутри римской церкви. Он умер под покровительством кардинала Лотарингии, и если бы он прожил еще некоторое время, то оказался бы, хоть и не всей душой, вместе со вдохновителями и исполнителями Варфоломеевской ночи.

Но вернемся к «словам, исходящим из перерезанного горла». В конце LVI главы Панург, поссорившись с братом Жаном, решается предпринять настолько же долгое, насколько и опасное путешествие, и восклицает: «— Эх, если бы дал мне Господь прямо здесь, никуда дальше не двигаясь, услыхать слово божественной бутылки!»