Языковая структура

Обычно плохо различают валентность слова и его полисемию. Тут – тоже различие в смысле статического элемента или статической картины полисемии и динамической порождающей силы валентности. Валентность есть созидательная мощь подчиненных ей семантических элементов, а не просто семантическое и статистическое их перечисление. И тем не менее, валентность содержит в себе четкую разграниченность подчиненных ей элементов. Это дает основание некоторым авторам понимать лингвистическую валентность как поддающееся количественному определению свойство слова[199]. Дело, однако, заключается не столько в количественном определении свойств слова (иной раз оно столь велико, что не поддается математическому исчислению), сколько именно в смысловом различении отдельных смысловых элементов, которые всегда соблазнительно понять как нерасчлененную массу. Между тем из общей валентности отдельные семантические элементы появляются не только в различной, но всегда и в точно различаемой форме, которую, впрочем, не всегда удается точно формулировать ученому-лингвисту.

Валентность и сочетаемость – тоже очень близкие термины, поскольку валентность также указывает на некоторого рода объединение языковых элементов. Но сочетаемость в обычном смысле слова предполагает семантическую статику каждого из сочетаемых элементов, в то время как валентность требует их семантического становления. Так, например, падежная форма, взятая как валентность или как ее результат, все равно предполагает дальнейшее дробление и уточнение сочетаемых элементов. Если категория родительного падежа в данном языке сочеталась с определенным значением, то это не значит, что такое значение падежа постоянно и неподвижно. Оно тоже является принципом для дальнейших структурно-семантических сочетаний. Родительный падеж является не только одним из многочисленных элементов валентности падежа (ведь разных падежей существует в языках очень много), но и сам обладает валентностью в отношении различных выявляемых им элементов. Так, в латинском языке мы говорим не только о родительном падеже, но и о родительном принадлежности, родительном качества, родительном количества, родительном разделительном, родительном субъекта или объекта и т.д. Поэтому и сочетаемость такого рода падежей в латинской речи, взятая сама по себе, есть понятие статическое, но взятая как порождение слов с более общей валентностью, уже перестает быть статикой и тоже начинает обладать валентностью в динамическом смысле слова.

Но имея в виду валентность слова как указание на его изменяемость, ни в каком случае нельзя сужать этой языковой валентности. Так, например, парадигматическая изменчивость слова, основанная на внесении каждый раз какого-нибудь нового элемента в исходное семантическое сочетание, тоже является понятием достаточно статическим в сравнении с той общей валентностью, о которой мы говорим.

Чтобы как-нибудь обозначить ту большую смысловую потенцию, которая заложена в слове «валентность», необходимо придумать для нее такой термин, который исключал бы всякий намек на пассивный характер и на статику семантических элементов, проистекающих из языковой валентности. Таким названием нам представляется смысловая заряженность. Только с таким пониманием валентности она может быть введена в науку в виде чего-то вполне реального и в то же самое время в виде чего-то безусловно нового. Поскольку часто приходится изучать языки не из живого разговора, но из книг о языке, из грамматик, то язык может представляться содержащим в себе свод тех или иных неподвижных правил, исключения из которых тоже обычно представляются в очень статическом виде. Кроме того, и словари, даже самые подробные, только в самой ничтожной степени отражают подвижность и смысловую заряженность содержащихся в них слов и вообще языковых элементов.

Но живой язык вовсе не состоит ни из каких правил и ни из каких исключений. Можно быть совсем неграмотным и прекрасно говорить на том или ином языке. Уже самый простой разговор одного человека с другим, не говоря уже о других более интенсивных формах использования языка, возможен только потому, что каждое слово и каждый языковой элемент заряжен бесконечным количеством разного рода смысловых оттенков, и мы даже и сами не замечаем, какое огромное количество этих оттенков выступает в наших словах и какое огромное количество этих оттенков должно заключаться в наших словах, чтобы мог состояться самый обыкновенный разговор. Поэтому бесконечная смысловая заряженность каждого языкового элемента является подлинной спецификой языка, и только здесь то неподвижное «основное» значение слова, о котором мы говорили вначале, становится живой и подлинной динамической картиной выражаемых нами мыслей в языке.