Языковая структура

В сравнении с этой смысловой заряженностью всякой языковой валентности, парадигматические и синтагматические смысловые оттенки, конечно, представляются чем-то статическим, малоподвижным и указующим не столько на живую смысловую подвижность языка, сколько на статичность результатов их функционирования, получаемых не как «энергия», но именно как «эргон», если употреблять старинную терминологию Гумбольдта. То или иное парадигматическое и синтагматическое множество не есть смысловое движение языка, но есть только неподвижный результат этого движения.

Точно так же нельзя заменить термин «валентность» термином «контекст». Хотя контекстов и существует бесконечное множество, тем не менее самый этот термин звучит достаточно статично и не указывает на смысловую мощь, которая содержится в языковой валентности. Контекст – это тоже результат движения того или другого языкового элемента в тех или иных сегментных пределах, в то время как термин «валентность» уже по самой своей этимологии указывает на исходный и максимально насыщенный момент движения, а не на какую-нибудь вторичную и результативно возникшую точку этого движения.

Таким образом, языковую валентность необходимо отличать от: 1) основного значения слова, 2) полисемии, 3) сочетаемости отдельных языковых элементов, 4) парадигматического и 5) синтагматического множества, 6) контекста и тем самым 7) дистрибуции (которая, как известно, есть не что иное, как совокупность определенных контекстов для данного языкового элемента). Все эти категории вполне реально функционируют в языке, но они отличаются статическим, а не динамически заряженным характером. Не вводить в современное языкознание момента валентности – это все равно, что в естествознании игнорировать ядерную физику и понимать атом в свете тех же самых статических представлений, которые существовали в науке полтораста лет назад.

§ 6. Заключение

На основании предыдущих соображений мы склонны придавать категории языковой валентности очень большое значение для построения всего общего языкознания.

В 30-е годы прошлого века Вильгельм Гумбольдт выдвинул учение о языке как о способе понимания мира. И эта доктрина имела и еще до сих пор имеет огромное значение. Однако в настоящее время общее языкознание владеет такими категориями, которые заставляют нас истолковать эти идеи гораздо шире и глубже. Несмотря на полную правильность учения о том, что язык есть не «эргон», но «энергия», оно оказывается уже устаревшим, и требуется его новая формулировка. Значительную роль в этом играет именно категория языковой валентности. Здесь приходится формулировать несколько пунктов, которые едва ли можно ограничить пределами старого и нового гумбольдтианства.

Валентность языка тоже есть своего рода «энергия» языка. Но с точки зрения современного советского языкознания, в этой языковой энергии необходимо выдвигать в первую очередь следующие моменты.

Язык – отражение действительности, которое может быть и правильным и неправильным. Но сама действительность безгранична и бесконечна. Может ли в таком случае мышление быть ограниченным и конечным, если оно отражает бесконечную действительность? Да, мышление есть отражение действительности, но именно поэтому валентность мысли, будучи функцией действительности, в принципе всегда бесконечна, и это легко заметить при наблюдении всех тех оттенков, которые приобретает данный языковой элемент в связной речи.

Второй вывод, без которого невозможна современная теория валентности, – это полная невозможность ограничить ее только одними артикуляционными пределами. Понимаемая в том широком смысле, как мы это сейчас обрисовали, валентность вносит в язык некоторые элементы, которые прямо нужно назвать внеартикуляционными или, попросту говоря, непроизносимыми. Возьмем какой-нибудь индоевропейский корень слова, который в разных языках, да иной раз даже в одном и том же языке, выступает в виде самых разнообразных огласовок. Если мы сравним такие слова, как «бить», «бью», «бей», «бой», то всякий лингвист скажет, что здесь мы имеем дело только с одним и единственным корнем слова. Но в таком случае мы скажем: пожалуйста, произнесите этот один и единственный корень указанных слов. Его произнести нельзя. А тем не менее он реально существует, и те отдельные слова, которые мы сейчас назвали, отличаются одно от другого только разной огласовкой. Другой пример: все языки переполнены омонимами. Так, немецкое leben одинаково может пониматься и как существительное и как инфинитив глагола. Как же в таком случае быть? Ясно, что произносимость слова в грубо артикуляционном смысле вообще не является языковой необходимостью, она не является необходимостью и для языковой валентности.