Языковой вкус эпохи

С лингвистической точки зрения эти факты, иллюстрирующие характер общественного вкуса эпохи, заслуживают упоминания постольку, поскольку они свидетельствуют об игнорировании существующих стилевых соотношений. Они могут вести к глубоким нарушениям стилистической совместимости разных средств, традиционных приемов их отбора и композиции и в конечном счете к значительным сдвигам в лексической и грамматической сочетаемости языковых единиц. Внелитературные слова и конструкции оказываются в непосредственном соседстве с собственно нормативными, по большей части соседстве противоестественном, поскольку обращение к ним не оправдано каким-либо изобразительным мотивом или характерологическим замыслом.

Речь идет, в сущности, о подчеркнутой гетерогенности отдельных текстов, всего дискурса в массовой коммуникации, причем победу в этой стилевой и стилистической «раскрепощенности» одерживает общая сниженность. Устно-бытовая речь, просторечие, а в значительной мере и жаргоны врываются в письменно-книжные жанры прессы, в радио- и телевизионные передачи. Именно в стилистике происходит расшатывание литературно-языковой нормы, всего образованного стандарта. И причину именно такого поворота процессов либерализации литературного языка нельзя не увидеть в специфике понимания свободы (воли, вседозволенности). Такое понимание свободы, отразившееся в семантико-грамматических характеристиках самого этого слова (см. 7.2), иллюстрируют выписки из статьи критика А. Вартанова «Свобода, блин!..», резко возражающего против слома «всех преград благопристойности в изображении», как и против права «произносить в эфире все, что вздумается, будто в казарме мотодивизии или же в курилке стройбата»:

«К немногим достоинствам советского телевидения традиционно относилась благопристойность. Свирепая политическая цензура дополнялась некоторыми другими ограничениями неидеологического свойства, которые предполагались как бы сами собой. В частности, считалось необходимым избегать скабрезностей и любых попахивающих пошлостью намеков. Люди в эфире должны были быть велеречивы и тщательно выбриты… Сегодня каждый третий позволяет себе непристойности разного рода. И ничего – сходит. Гарантированные Законом о печати свободы заменили собой приличия, которые, как известно, никакими законами не регламентируются… Настала пора разрушить барьеры ненужного ханжества в слове?… Кроме шуточек типа «он курит, и мы его курвой зовем», не раз проезжались на тему, как бы это приличнее выразить, женских гениталий. Свобода, блин! Публика в зале гоготала… Удручала разудалая свобода – что хочу, то и ворочу, – которая не ограничивалась одними только вольностями в словах. В последнее время на ТВ все чаще синонимом суверенного права творческой личности на самовыражение становится потеря чувства меры, вкуса, самоконтроля, наконец… Привыкшие в недалеком прошлом к жесткому прессингу телецензуры, теперь, внезапно освобожденные от него, иные авторы не всегда умеют распорядиться вдруг свалившейся на них свободой» (Изв., 6.3.93).

Журналисты не замечают и того неуважения к описываемому событию или упоминаемому лицу, которое неизбежно возникает от привлечения неподходящего стилистически средства выражения. Вероятно, читая фразу Речь между тем шла о тех самых материалах, которые готовил сам же Лейк – в бытность свою, до ухода в историки, директором отдела планирования в Картеровском госдепе, можно заподозрить журналиста в желании как-то принизить «ушедшего в историки» дипломата. Но таких подозрений в скрытом замысле не вызывает сообщение в соседней заметке: СОИ, заявил министр обороны США Лес Эспин, приказала долго жить (Изв., 15.5.93). Ведь совершенно очевидно, что американский министр насмешки не заслуживает и что это явно не цитата из него. Автор хотел лишь достичь стилистического эффекта свободной речи.

Информация о парламентских слушаниях о выполнении в России Конвенции ООН о ликвидации всех форм дискриминации женщин получает заголовок Дамский «междусобойчик» в Доме Советов (Изв., 26.5.93). Чего тут больше: неуважения к женщинам или стилистической глухоты? Явно изменил журналисту вкус и тогда, когда он взял для заголовка слова С. Шахрая «Вляпались в Чечню» (ВМ, 17.2.95). Все дело, конечно, в крайностях моды, диктующей желание отличиться во что бы то ни стало, обо всем сказать шутливо, «простецки»… В моде тот способ выражаться, который называют языком трамвайной перебранки. И. Овчинникова, развивая эту мысль, пишет: