Языковой вкус эпохи

Здесь полезно затронуть тему отражения бурных живых процессов современного русского языка художественной литературой – в «языке художественных произведений», в «художественной, поэтической речи» – раздельно в языке автора и в языке персонажей. Взаимоотношения этих «языков» с литературным стандартом и с общенациональным языком в целом достаточно сложны и, несмотря на громадное число конкретных исследований и разные концепции, отнюдь не приведены к однозначной ясности.

Несомненна двуплановость художественной речи – ее соотнесенность со словесной системой вообще, материальное ее совпадение с элементами общего языка, с одной стороны, и с другой, ее направленность по своему поэтическому смыслу и содержанию к «символической структуре литературно-художественного произведения» (В. В. Виноградов. О теории художественной речи. М., 1971, с. 6). В противопоставленности коммуникативно обязательного синтаксиса и синтаксиса художественно значимого, несущего в данном тексте эстетическую функцию, – основа поэтической речи и фактор динамической напряженности художественного произведения. Здесь надо идти от сложных структур к «стилистическим единицам», а не как в общем языке, где социально-лингвистический анализ идет от слова и словосочетания к сложным объединениям (В. В. Виноградов. К построению теории поэтического языка. Учение о системах речи литературных произведений. Сб. «Поэтика», III, Л., 1927, с. 8).

Как бы ни решались теоретические вопросы, очевидно, что в поэзии и художественной прозе наших дней активно развивается обнаружившее себя уже в предыдущие десятилетия (см. сборники «Языковые процессы современной русской художественной литературы» – Проза. М., Наука, 1977 и Поэзия. М., Наука, 1978) стремление максимально приблизиться к персонажу или рассказчику, не тождественному автору. Порождаются тенденции к взаимопроникновению голосов автора и персонажей, к их синтезу как двух планов, дополняющих друг друга или противоречащих друг другу (у Г. Владимова в «Большой руде»: В звенящей тишине мерно падали тяжелые капли. Он не знал, что это его кровь, он думал, что из пробитого трубопровода каплет на разогретый чугун солярка), к росту роли ретроспективного повествования и временных смещений, к новым приемам словесного изображения «видения» в бессоюзной структуре (у А. Битова в «Саде»: Вдруг сзади кто-то напрыгнул, засмеялся – Ася), к размыванию границ между прямой и несобственно прямой речью персонажей, вообще к расширению репертуара средств передачи речи персонажей.

Сегодня значительно усилился процесс, отмеченный исследователями применительно к прозе 40–50-х годов: «В современную художественную литературу мощным потоком влилась чуть ли не на правах основного выразительного средства сниженно-разговорная стилистическая струя, бытовая скороговорка, сдобренная иронией или скепсисом, словоупотребление, свойственное молодежному жаргону» (Языковые процессы… Проза, с. 139). В сегодняшней беллетристике привычные пропорции диалектных, жаргонных, просторечных и иных внелитературных слов, ярких выражений эмоционального отношения выросли еще резче, даже в собственно авторском повествовании: крутояр, кулеш, распростать, сторожкий, стылый, пособить, бухнуться, завопить, отдуваться, на́ тебе, запустить руку, да и есть ли она….

Выразительная роль высоких стилистических слоев языка снижалась в послевоенной литературе; этот процесс закрепила молодежная проза 60-х годов. Причины здесь, вне всякого сомнения, «в смене языковой моды среди всего коллектива носителей, отражением чего выступают уже новые тенденции в литературно-художественном творчестве» (там же, с. 140). Нельзя, впрочем, не отметить сразу же, что в настоящее время вопрос о высоких словах и выражениях решается не столь просто: наряду с демократизацией укрепляется известное «вокнижение» языка, правда, совсем на иных основаниях, нежели в военные и предвоенные 30-е годы.

Отражение нынешней беллетристикой вкуса эпохи, в том числе и языкового вкуса, сейчас для нас важно не само по себе, хотя это – интереснейшая исследовательская тема, но как важное свидетельство характера, направленности текущих процессов, как убедительное доказательство объективности самих этих процессов и значительной их глубины, позволяющей видеть в них не только поверхностно-речевую моду, но именно языковые сдвиги, перестановки, перестройки.