Языковой вкус эпохи

Сейчас литературный язык оказался под ударом просторечной стихии, стал «расползаться» в сущностном и географическом пространстве, повторяя в принципе ситуацию 20-х годов нашего столетия: «в литературу, освобожденную от цензурных рогаток, неудержимым потоком вливается язык улицы – не только московской или петербургской, но также ньюйоркской и иерусалимской» (Цит. рецензию на стенограмму доклада Г. О. Винокура «Язык писателя и норма» (1939 г.) ВЯ, 1994, 1, с. 153). Тут можно заметить, что русская речь зарубежья – при изменившемся отношении метрополии к русской диаспоре, вообще к эмиграции – стала оказывать несомненное влияние и на язык метрополии. (см. Ю. Н. Караулов. О русском языке зарубежья, ВЯ, 1992, 6).

Сегодня общественный вкус, оборачиваясь сплошь и рядом крайностями моды, определяется всеохватной переоценкой ценностей. Ее напряженность при открытых шлюзах создает взрыв интереса к ранее недопускавшемуся, литературно и культурно запретному, нецензурному. Пример берется с американской масс-культуры, давно уже освободившейся от эстетико-нравственных ограничений и разом навалившейся на молодежь в форме бесчисленных видео: видеосалонов, видеокафе, видеопроката, ночного кабельного кино… И все же при всех перехлестах и этических послаблениях перед нами естественный процесс, и многих пугающий перепад уровней допустимого и непечатного сменится, надо верить, новым балансом разных речевых слоев в литературном каноне.

Постоянное присутствие жаргонизмов в письменных текстах ведет к их «замораживанию», как бы стабилизирует их, олитературивая и, конечно, снижая их жаргонность. Отрываясь от жаргона, такие единицы теряют свой экспрессивный аромат, т. е. мотив обращения к ним, и со временем могут стать просто принадлежностью литературного стандарта. Актуальность этих процессов, еще более естественных применительно к диалектам и просторечию, вызывает сейчас пристальный интерес к ним лингвистов (см.: Н. А. Беликова. О вхождении жаргона в литературный язык. Канд. дисс., РГПУ, Л., 1992). Нельзя не заметить и частой смысловой диффузности жаргонизмов, делающей весьма неоднозначной их, так сказать, литературную судьбу.

Автор статьи о междометной функции жаргонизмов верно утверждает их привлекательность грубоватым остроумием, оригинальностью во что бы то ни стало и эпатирующей противопоставленностью принятой норме. Процитировав слова Д. С. Лихачева: «Обывательское мнение определяет жаргон как грубый, вульгарный, озорной, циничный. Сами арготирующие склонны воспринимать его как язык хлесткий, удалой, лихой и остроумный» (Арготические слова профессиональной речи. «Развитие грамматики и лексики русского языка», М., 1964, с. 311), она делает вывод, с которым все же трудно согласиться полностью: «Жаргон часто является выразителем особой, вульгарной и даже уголовной идеологии. Вместе с жаргонным словом входит в нашу жизнь понятие, недостойное того, чтобы получить право на существование. Огрубляется, становится примитивным не только язык, но и мировоззрение говорящего» (О. Б. Трубина. Ох – когда трудно, и ах – когда чудно. РР, 1993, 1, с. 121; ср. также ВЯ, 1992, 3, с. 94).

С появлением в газетах уголовной хроники в общий язык широким потоком полилась «блатная музыка», не говоря уже о «приблатненных» просторечных элементах, вроде слова бабки в значении деньги (см. РЯЗР, 1994, 3). К ним относятся штука (или значительно реже – кусок; очень старое косая забыто) – название ранее не виданной тысячерублевой купюры, лимон – как обозначают столь же не мыслимую ранее сумму в миллион. Стольник, кажется, вполне вытеснил старые разговорные сотнягу, сотенную, а чирик – десятку и червонец; пятьсот рублей именуется пятихаткой: Колбаса стоила мне червонец (или, по-нынешнему, «чирик») (ЛГ, 1990, 36). У них даже жаргон свой: 100 рублей – «катя», 500 – «пятихатка», тысяча – «штука» (ЧС, 9.6.93). На недавних концертах А. Пугачевой в Краснодаре билеты в кассах шли по 15 «штук», а с рук – за 50 (Куранты, 1993, 9). Работяги погрузили в машину восемь тонн медных труб… Продать они их не успели (кстати, трубы «тянут» на полтора «лимона»): на Совхозной улице воров «тормознула» милиция (Куранты, 1993, 8). Следователи из ГУВД Москвы также открестились от этого дела («мы брали кого-то недавно, но «лимонов» на 300»)… (Коммерсант, 1993, 9). «Пол-арбуза» (полмиллиарда рублей) уволок со склада кто-то из своих (АиФ, 1993, 20).