Ибн Сина Авиценна

— Мы переживаем всегда одно и то же. Века, как тучи проходят над нами, не касаясь нас.

— Что же вы переживаете?

— А что и вся природа — взойдет жизнь или нет.

— А я?

— А вы думаете: „Как бы занять место Гийаса-махдума“…

Бурханиддин долго разглядывал свои руки, и вдруг его пронзила мысль: пророка убиваю… Бриллиант, что упал с неба, запотел, а я не узнал его, принял за простой камень. Сотрет смерть пот, — эту земную жизнь, и слова бриллиант станет бриллиантом…

Бурханиддин встал, снял с себя расшитый золотом халат, надел На Али, повязал его голову своей роскошной чалмой:

— Бегите, мой друг, — неожиданно сказал он с теплотой И искренностью.

Али улыбнулся, покачал головой.

Бурханиддин-махдум покраснел и вышел.

К вечеру Али перевели в маленькую каморку Наверху входной башни, где обычно сидел сторожевой. „Пусть перед смертью хоть на Бухару посмотрит“, — подумал Бурханиддин, отдавая этот приказ.

Али всю ночь простоял у щели-окошка, глядя на звезды, а утром увидел маленький черный кокон, стремительно двигавшийся к нему сквозь солнечный ад. В коконе задыхалась человеческая жизнь, но шаг был легок. Али Узнал!

Мать…

Она принесла самсу, каймак, жареное мясо, халву, прекрасную тонкую пшеничную лепешку из самой лучшей на свете муки, — и… свои руки. Али не отрывал от них глаз. Руки остановились и сильно сжали его голову.

— Перед смертью, когда выведут тебя, посмотри на меня, сынок, — тихо сказала мать. — Ты забудешь, я знаю… Но я открою лицо. Сниму паранджу.

— Вас растерзают, мама.

— Ты только посмотри, В последний раз…

Ал И поцеловал матери руку.

Когда она ушла, он открыл „Книгу исцеления“ (души) Ибн Сины, третий ее том. Читать не мог, просто сидел и смотрел на слова и строчки… Ибн Сина же их написал!

— Все! — сказал Беруни, входя пьяным и Махмуду. — Ибн Сина в недосягаемости человеческих рук!

— Умер?

— Это мы все умерли. Вот! — и вынул из-за пазухи один из томов „Книги исцеления“. — Ибн Сина — сын вечности.

— Можешь ты ему письмо написать? — вкрадчиво спросил Махмуд, — и тебе было бы не так одиноко. Думаешь, я не читаю твоих трактатов? В одном ты написал „я сетую на то, что потерял людское уважение к себе, надеюсь возобновить его в Газне“. Это ты о чем?

— О том, что не убежал от тебя вместе с Ибн Синой. Многие ученые изменили ко мне отношение с тех пор. Внешне нет, но… И Масихи, наверное, поэтому оставил меня — ведь я согласился ехать к тебе. Нет. Не поэтому! Я понимаю. Но иногда мне кажется — поэтому.

— „Я был страшно одинок в мое время“, — написал ты в другом трактате. — На глаза Махмуда навернулись слезы. — Ведь это ты и обо мне написал. Отправь Ибн Сине письмо. Он в Исфахане. Позови его своей дружбой. Я озолочу вас!

В северной Индии к VII веку сложился новый народ — раджпуты: коренное население, смешанное с пришлыми европеоидными — саками, юечжами и эфталитами. Раджпуты сокрушили деспотию Гупта, создали целую систему княжеств — взрывные точки энергии. В бой о Махмудом кидались, как львы, но по одному. „Лучше погибнуть от Махмуда, говорили они, чем объединиться о соседом!“ [220].

К ночи добрались до Мультана. Семнадцатый раз входит Махмуд в Индию.

— Заслоните от меня город завесой огня, — сказал он воинам, — заглушите стоны криками, чтобы не травили они мое жалостливое сердце! — и пошел в шатер с Айазом.

Три дня горел город. Солдаты были довольны. Награбили с излишков пришлось даже закапывать сокровища в горах.

Али видит это. Он столько узнал от Муса-ходжи о всех участниках великой ибнсиновское драмы, что задумается только — и прозревает всех изнутри. Это больно: ведь открывается мука чужой души, а в своей и так полно боли…

Махмуд спал, повесив в середине шатра меч, вдруг в ужасе вскочил ему приснилось, что с кончика меча капает кровь, и он тонет в этой крови.

Вышел из палатки. Подошел К реке.

Туман. Всхрапывают где-то лошади. Махмуд вошел в туман, в теплую воду, прямо в сапогах, наклонился, чтобы напиться… и вдруг чей-то шепот возник у него за спиной. Нет» не за спиной, — впереди. И сбоку. Со всех сторон — шепот. Весь туман — шепот и шорох!

«Что я, с ума, что ли, схожу?» — подумал Махмуд и наклонился к воде. Усилился шепот. В ужасе Махмуд отступил и упал в воду.

— Где берег? Господи! Берег где? — закричал он, судорожно плывя вперед. Но берега не обнаружил. Поплыл назад. Тоже нот берега, В сторону!

Вода… вода… Кругом вода. И туман.

Нет, это не туман. Это призраки. И они движутся на Махмуда, и слышится ему со всех сторон:

— Не меч твой убил нас. Это бы мы простили тебе. Не сабля твоя… Убило презрение твое! Не захотел ты увидеть в нас друзей. Не захотел увидеть врага, достойного сразиться с тобой. Перебил, как скот. Не будет тебе прощения ни от нас, ни от потомков наших. А когда умрешь, не примет тебя земля, Спас тонущего Махмуда старик индус, который от Махмуда же и убегал, плывя на лодке по середине реки. На берегу, когда узнал, кого спас, тихо ушел за холм и там перерезал себе горло.

… Али встал, чтобы стряхнуть с себя Махмуда. Но нет, Махмуд не уходит. Вот он пьет, не выходя из шатра… Сидит, как старый лысый гриф, один и молчит.