Ибсен. Путь художника

Работая над своей композицией, Рубек, судя по всему, ощущал, что он делает нечто непоправимое, скверное. На переднем плане он поставил собственную фигуру — образ отягощенного грехами человека, который не может стряхнуть с себя прах земли: «Я называю эту фигуру отчаянием в загубленной жизни. Он сидит, погрузив пальцы в струи источника, чтобы омыть их… и его грызет и точит мучительная мысль, что ему никогда, никогда не удастся этого сделать. Во веки веков не освободиться ему, не восстать для новой жизни. Он навеки останется в своем аду» (4: 468).

Ирена реагирует холодно и жестко, воспринимая эти слова как трусливую отговорку и попытку уйти от ответственности. Она прямо называет Рубека поэтом, сочинителем. В данном случае это не самая лестная характеристика. Раньше Ирена употребляла глагол «сочинять» в нейтральном смысле. Так, в конце первого действия она спрашивает Рубека, что же он «сочинял» из мрамора после того, как она уехала. Тогда он адекватно воспринял это слово и сам употребил его, ответив, что после ее отъезда ничего не сочинял (4: 448). Но когда Ирена слышит о том, что Рубек сделал со статуей, слово «сочинять» приобретает в ее устах иной смысл. Рубек спрашивает Ирену, почему она называет его поэтом:

Ирена. Потому что ты слаб, ко всему равнодушен и полон снисхождения к себе — отпускаешь себе все дела и мысли. Ты убил во мне душу… и вот изображаешь себя в виде воплощенного раскаяния, покаяния… (С улыбкой.)

И думаешь, что тем свел все счеты.

Рубек(вызывающе). Я художник, Ирена. И не стыжусь слабости, которая, быть может, пристала ко мне. Я рожден художником, видишь ли. И никогда ничем иным не буду.

Ирена(смотрит на него с затаенной, недоброй усмешкой и говорит кротко и мягко). Ты поэт, Арнольд. (Мягко проводит рукой по его волосам.) Милый, большой стареющий ребенок… Как ты сам этого не видишь!

Рубек(недовольным тоном). Почему ты все называешь меня поэтом?

Ирена(не спуская с него пытливого взора). Потому, мой друг, что слово это заключает в себе нечто вроде извинения, нечто вроде отпущения грехов… оно словно покрывает, как плащом, всякого рода слабости…

(4: 468–469)

Здесь искусство, поэтическая фантазия ассоциируются с альтернативной реальностью, которая помогает освободиться от тяжкого бремени жизни. Художник и поэт обретают, таким образом, двусмысленную свободу по отношению к действительности. Но приговор Ирены поэту Рубеку относится лишь к негативной стороне личности героя. Рубек, в свою очередь, признаёт, что он был и остается художником, и в этом, возможно, его человеческая слабость. Но у него не было и нет иного выбора.

Рубек пытался жить по-другому, когда женился на Майе, — будучи богатым и устав от собственного искусства. Но потом он почувствовал, что не может «искать счастья в беспечном наслаждении жизнью». «Я должен работать… творить… до последнего издыхания», — говорит он Майе (4: 460). Эти слова Рубека звучат как эхо далекого прошлого самого Ибсена, который в молодости сказал устами своего героя-рудокопа: «Всё сильнее, молот, бей / До моих последних дней!» (4: 514).

Главная проблема драмы заключается как раз в том, что значит родиться на свет художником. Это — судьба. Как человеку ему суждено быть ущербным и терзаться чувством вины перед жизнью и своими близкими. Это может привести к разочарованию и творческому кризису, вызвать отвращение к искусству вообще. Но художник таков, каков есть, он не может изменить себе. Вот что Рубек имеет в виду.

Знаменательно, что как раз в этот период они с Иреной вновь находят друг друга. Рубек знает, почему он бежит от беспечной жизни с Майей. В нем проснулся художник. Майя тут ни при чем. Как он сам говорит: «Все дело во мне самом… во мне опять совершился переворот! Я пробудился к своей подлинной жизни» (4: 460).

Пробуждение художника — «восстание из мертвых» к подлинной жизни

Возвращение Ирены знаменует пробуждение художника. Вновь подчеркивается сходство между героями — об Ирене тоже говорится, что она пробудилась. Сама она употребляет глагол «восстала»: