Ибсен. Путь художника

Ибсен изображает скульптора, который не смеет притронуться к модели, ибо хочет запечатлеть ее чистый и целомудренный образ. Ту же проблему описывает Эмиль Золя в романе «Шедевр» (1886). Там изображен художник Клод Лантье, который тщетно пытается завершить главную картину своей жизни. Центральная фигура на этой картине — образ обнаженной женщины, который он не в силах воссоздать. Ему не хватает настоящей модели, той единственной, которая могла бы его вдохновить. Лишь когда Лантье принуждает невинную девушку Кристину позировать перед ним обнаженной, ему удается запечатлеть свой замысел — создать образ, исполненный «священной наготы». Отношения между Клодом и Кристиной приобретают эротическую окраску, хотя они не смеют притронуться друг к другу.

В том же году роман Золя вышел на датском и шведском языках. Он вызвал бурную реакцию и в культурных кругах Норвегии. Тот факт, что в романе Золя и в драме Ибсена описана одна и та же ситуация, вероятно, простое совпадение. Речь идет о фундаментальной проблеме художников, на которую неоднократно указывал Ибсен: необходимость сохранять дистанцию по отношению к объекту. Таково было требование драматурга и его эстетическое кредо.

И Рубек, и Ирена одержимы жаждой творчества, но в каждом из них заложен и потенциал разрушения. Рубек использует Ирену и ломает ей жизнь, потом пытается это делать по отношению к Майе и тем, чьи портреты он создает. Сама Ирена на протяжении всей драмы ассоциируется со смертью и убийством. Она всегда носит при себе остро заточенную иглу, даже берет ее с собой в постель — похоже, там игла ей особенно необходима. Ибо она убивала своих детей, едва они появлялись на свет, и, вероятно, довела обоих мужей до сумасшествия или смерти.

И Рубек, и Ирена пришли к осознанию одной и той же правды: они изменили своему подлинному призванию — он как мужчина и как художник, она — как женщина и как мать. На их совести немало грехов, и они знают об этом.

Когда они были молоды, их объединяла любовь к своему «ребенку», которого они — за неимением настоящих детей — произвели на свет. Но в один прекрасный день их отношение к этому «ребенку» меняется. А именно — в тот день, когда Ирена покинула Рубека. Позднее она много раз представляла, что убивает этого «ребенка» — «в порыве ненависти, мести, муки». Он же сознательно пренебрег им, поместив его в тени других фигур своей скульптурной композиции. Но поначалу он не говорит об этом Ирене. Его мучает совесть.

«Эпизод»

Ирена объясняет свое внезапное исчезновение тем, что она услышала от Рубека, когда статуя была завершена. Он поблагодарил Ирену и прибавил, что она была «благословенным эпизодом» в его жизни. Ирена восприняла эти слова как ясное указание, что он считает их отношения завершенными и будет искать теперь новые источники вдохновения, новые «идеалы». Она так говорит об этом: «Кто-то перестал нуждаться в моей любви… в моей жизни» (4: 444). Такова была трагическая ошибка, которая имела роковые последствия для обоих героев.

После того как Ирена исчезла, Рубек оказался в творческом тупике. Он перестал изображать идеальное и принялся исследовать саму жизнь. Модели, которые он находил, представляли ему совершенно иные образы, нежели тот, который он видел в целомудренной Ирене. Рубек становится циничным живописателем человеческой низости: постепенно он превращается в мизантропа, сторонящегося людей, исполненного отвращения к пустой и бессмысленной жизни. Он сам рассказывает Ирене о том, что он делал и как жил после ее исчезновения. В скульптуре, над которой он продолжал работать, ее чистый образ отодвигался все дальше и дальше в тень — лишая всю композицию «светлой радости». Публика в один голос твердит, что это — шедевр. Но Рубек думает по-другому.

Шедевр и коварные бюсты-портреты

Уже в начале первого действия Ибсен намекает, что с главным произведением Рубека случилось что-то дурное. Как Рубек признался Майе, он не уверен в том, что та версия «Восстания из мертвых», которая его прославила, на самом деле шедевр. Публика видит в его работах то, о чем он сам и не думал, — и восхищается именно этим. Такое восприятие его творчества вызывает в Рубеке отвращение к собственному искусству: «Не стоит и труда стараться, из сил выбиваться ради этой толпы, массы… ради „всего света“!» (4: 433).

После завершения скульптурной композиции Рубек не смог создать ничего, кроме незначительных работ на заказ, бюстов-портретов состоятельных граждан. В этих бюстах, однако, сокрыта тайна, известная одному Рубеку. Люди дивятся их «поразительному сходству». Но за внешним правдоподобием скрывается нечто, видимое только самому скульптору. Дело в том, что он создает бюсты-портреты, похожие на зверей. Он прямо говорит Майе: «Вот какие коварные произведения искусства заказывают мне почтенные богатые люди! И не задумываясь оплачивают их… дорого, очень дорого…» (4: 434).