Ибупрофен

– Напрасно я бродил по Ренну и вслушивался в голоса прохожих. Никто там на бретонском не говорил. Из местных речей я извлек лишь новости о загадочном китайском вирусе, который родился из скрещивания панголина и летучей мыши. Да-да, вы правильно встрепенулись. На дворе стоял январь кризисного 2020 года. Зараза только появилась. Она плодила нервные смешки и слухи один чуднее другого – про секретные военные лаборатории, про многомиллиардный азиатский проект. Никто и представить не мог, что через полтора месяца запрут границы и установят тотальный надзор. Я тоже не придал значения угрозе. У новостников работа такая – истерию подогревать. Меня больше заботила шотландская вдова. Все-таки я ее бросил. Пусть по всем правилам, а бросил.

– В молодости так и бывает, – заметил кто-то из нас. – Ищешь многоразовые отношения. А когда найдешь, спасаешься от них со всех ног. Бежишь, чтобы затем маяться и жалеть.

– И спустя пятнадцать лет обнаруживаешь, что у тебя жена с широкой грудной клеткой и гормональными сбоями. И бежать тебе некуда.

Засмеялись все, даже женщины. Уж больно весело сострил Арнольд Валерьевич. Сам-то он, к слову, так и не женился.

– Когда достопримечательности в Ренне закончились, а устрицы надоели, я взял билет до Парижа. Направление, конечно, предсказуемое, да оттого не менее прелестное. Любопытный турист Парижем и за год не насытится. Я счел себя умеренно любопытным и на два месяца снял большую квартиру в Маре. Легендарный район, средоточие музеев и галерей. Настоящий магнит для художников, которые не только много воображают о себе, но и способны потянуть высокую арендную плату. Так было тогда. Теперь из-за социалистов и прочих отбитых леваков и лентяев нашему брату там появляться опасно. В Париже вообще и в Маре особенно.

– Ой, не сыпьте соль на рану, Арнольд Валерьевич!

– Да, давайте не будем о плохом.

Арнольд Валерьевич, усмехнувшись, погладил бородку.

– К счастью, у нас страшилки о Советском Союзе пока имеют эффект, а органы работают хорошо. Впрочем, вы правы, я сбился. Как и говорил, эта история про приключение. Поселившись в Маре, я целыми днями бесцельно гулял по восхитительным улочкам, жадно изучая лица, звуки, ландшафт. Сорил деньгами. Мне доставляло удовольствие думать, что еврики, потраченные мною, попадали сначала в один карман, затем во второй, в третий. Что они нигде не задерживались и не оседали мертвым грузом. Деньги умирают, если не путешествуют. Вечера я проводил на берегу Сены и вспоминал свою шотландку. Признаюсь, вспоминал не без некоторого напряжения. На женщин меня в те дни не тянуло, что нисколько не соответствовало духу города. В Париже шанс для флирта выпадает регулярно, хочешь ты того или нет. Я как мог этих шансов избегал.

– Тяжело вам приходилось, – сказали мы. – Вы и сейчас красавчик, а в те годы, наверное, всех ослепляли.

– Ослеплять не ослеплял, а девушки вокруг вились. Даже не требовалось достать кошелек, чтобы привлечь их внимание, которое так тяготило. Я жил в своем внутреннем мире. Не следил за временем, за днями недели. Искал себя, так сказать. В Маре мне полюбился еврейский квартальчик, живущий своей, отличной от арт-тусовки жизнью. Из поклонника средиземноморской диеты я буквально за два-три обеда превратился в рьяного фаната еврейской кухни. Какой в Маре подают хумус, какие неповторимые лепешки! А уж по сравнению с аутентичной шакшукой любая шакшука в Москве или Питере – это, простите меня, обычная яичница с помидорами.

Однажды вечером я забрел в этот квартальчик, чтобы отведать кошерной вкуснятины. Несмотря на ранний еще час, любимая закусочная оказалась закрытой. «Уж не от китайского ли вируса они прячутся?» – кольнуло меня подозрение. Затем все встало на свои места. Я против всяких правил наведался сюда в субботу.

– Ой, что это? – произнес за мною женский голос по-русски.

Я быстро обернулся. Мой взгляд упал на высокую блондинку в персиковом жакете и обтягивающих черных джинсах.

По правде, я неохотно знакомился с русскими за границей. Не то чтоб я узнавал их по походке, по выражению лица – в эпоху, когда заправляют транснациональные корпорации, все это чушь. Я в России-то русского могу с татарином или мордвином спутать. Триггером для меня выступал русский язык. Если слышишь за границей русскую речь и откликаешься на нее, сразу же сталкиваешься с таким замесом самодовольства, душевности и тупого недоумения, что мама не горюй. Стопроцентная гарантия, что тебе моментально начнут что-то лечить.

Здесь же позабавила сама ситуация. Двое русских в Европе стоят растерянные перед еврейской забегаловкой. Словно иудейский Бог решил развлечься.

– Да уж, – сказал я. – Есть на свете вещи важнее прибыли. Национальные традиции, например.

Девушка испуганно воззрилась на меня.

– Вы русский? – спросила она.

– Париж – это вам не захолустье какое-нибудь, – с достоинством ответил я. – Русские тут не редкость.

Блондинка опустила глаза. Мне сделалось неловко. Получалось, что человек выразил искренний интерес, а я выставил его болваном.

– Какими судьбами? – поспешил я сменить интонацию. – Путешествуете?