ID. Identity и ее решающая роль в защите демократии

Логика, как я понял очень быстро, не есть инструмент нравственный. Вместо прямого пути к истине в руках КГБ она может превратиться в извилистую тропу обмана и манипуляций. Сами по себе логические построения не помогают человеку выстоять под угрозой смертного приговора. И вскоре мне стало ясно, что существует нечто более сильное, нежели самая разумная логика, нечто, что помогает человеку не поддаваться злу: стремление сохранить свою внутреннюю свободу.

Лояльный советский гражданин был рабом системы, где он вынужден был твердить, как попугай, ее идеологическую демагогию, даже если давно в нее не верил. Но стоило человеку вырваться из этого мира лицемерия и начать говорить то, что думает, и он становился свободен Пока его слова соответствовали его мыслям, он оставался свободен — даже в тюрьме И точно так же, стоило ему «пойти им навстречу», стоило изменить своей совести, и он совершал худшее из всех предательств — предательство по отношению к самому себе.

Мое стремление к свободе питалось страстной сопричастностью к моему народу, к нашей общей истории и к судьбе, которая была и моей судьбой. Переступив черту, отделявшую двоемыслие от инакомыслия, я внезапно открыл для себя новый мир. Я был теперь не отдельным, изолированным советским человеком, но частью живого и деятельного сообщества, с долгой историей борьбы за освобождение — историей, наложившей свой отпечаток на судьбы империй Я теперь противостоял могущественному государству не в одиночку, но вместе с моим народом, требовавшим нового Исхода из-под власти современной тирании. Узы солидарности связывали меня и с моими соотечественниками, советскими евреями, и с евреями в Израиле, в Америке, в Европе, во всем мире. Сила этой солидарности просто опьяняла меня. И пойти на сотрудничество с КГБ означало бы разрушить эту солидарность, отвергнуть эту историю и вновь вернуться в состояние устрашающего одиночества.

Именно это ощущение одиночества и надеялись внушить мне следователи во время допросов. Они прилагали все усилия к тому, чтобы отгородить меня от моего широкого мира, от моего движения, чтобы я не сознавал себя частью чего-то большего, чем я сам.

Я отдавал себе отчет в том, что для сопротивления недостаточно одних только логических обоснований, а необходимо всячески держаться за эти узы, давшие мне мою внутреннюю свободу. В сущности, напоминал я себе, ничто не изменилось Меня попросту перевезли с улицы Горького в Лефортово, на каких-нибудь два-три километра, поместили в тюремную камеру и подвергли допросам. Их цепь — заставить меня почувствовать, что всей моей жизни как не бывало, что последними, кто увидит меня в живых, будут именно они.

Я напоминал себе, что все это ложь, что я по-прежнему являюсь частью этого мира, этой борьбы, этой истории, этой судьбы Я вновь переживал то чувство сопричастности, которое делил с другими в нашей общей борьбе. Вновь и вновь я повторял себе, что я теперь — часть этого мира, как никогда прежде, и, как никогда прежде, несу ответственность за исход нашей борьбы Я черпал силы не в логике, а в мыслях о моей жене Авиталь, о моих товарищах-отказниках, о наших мужественных друзьях-диссидентах. Так, восстанавливая мою связь с другими, с нашим общим прошлым, с нашими мечтами о будущем, я смог вырваться из замкнутого мира КГБ в мир человеческой общности и сопричастности. Зто и было источником моей силы.

КГБ помал свои жертвы, заставляя их сосредоточиться исключительно на физическом выживании. Страх смерти в руках КГБ становился могущественным орудием. Как только человек поддается страху, как только физическое выживание становится единственной его цепью, ему конец КГБ хочет, чтобы человек заботился лишь о том, как остаться в живых. А следует заботиться о том, как оставаться свободной личностью, верной своим убеждениям. Не поддаваясь страху одиночества в мире, всегда помнить о своей связи с другими, об общих ценностях и идеалах Только так можно преодолеть страх смерти.

В те дни, когда шли бесконечные допросы, я еще не находил нужных слов, выражавших это чувство сопричастности, источник моей внутренней свободы. Но несколько лет спустя я нашел для себя способ выражения. Незадолго до ареста один американский турист передал мне маленькую книжечку Псалмов и письмо от моей жены Авиталь писала, что эта книжечка была с ней во всех странах, где она побывала, борясь за мою свободу и за свободу советского еврейства. А теперь, писала она, я посылаю ее тебе, так как чувствую, что она тебе понадобится Мой иврит в то время никак не позволял мне читать эту книгу, да и времени не было — я был полностью погружен в борьбу. А во время ареста она была конфискована вместе с прочим моим имуществом. И тогда я вспомнил о ней и о записке Авиталь. По мере того как я раздумывал о Псалмах и о письме Авиталь, эта книжечка стала приобретать для меня почти мистическое значение. Я потребовал, чтобы мне ее вернули, за это пришлось бороться на протяжении трех пет.