Идальго Иосиф

– К королю? – усмехнулся Торквемада.

– Жаль, что ты сам не сможешь доставить эту мерзкую бумажку. Заодно спросил бы и про его бабку! Альфонсо мог бы рассказать про нее немало интересного.

Торквемада снова вскочил и зло выкрикнул:

– Вы не только осквернили Бога нашего Иисуса – вы проникли в душу, мозг и кровь Испании! И именно за это пойдете на смерть! Вон отсюда! – прошипел он. – И если ты не хочешь перед смертью испытать небывалые муки – еще сегодня эта расписка должна быть у меня!

Кордоба повернулся и медленно пошел к выходу. Иосиф последовал за ним.

– А тебя как зовут? – вдруг спросил Торквемада Иосифа.

– Иосиф Бен Эзра – растерянно ответил тот.

Так вот, Эзра, к тебе лично я ничего не имею. Бери свою охранную грамоту и побыстрее уходи из страны.

Иосиф побледнел и удивленно посмотрел на инквизитора.

– Да, да, у нас не только длинные руки, но и большие уши! – самодовольно хмыкнул Торквемада. – И не волнуйся, твоему другу Мигелю не сделают ничего плохого за это. Я тоже умею ценить дружбу.

– Иосиф! Пора обедать! – Мириам уже в третий раз звала своего мужа.

Иосиф вздрогнул, посмотрел на нее растерянно и удивленно. Но уже спустя несколько мгновений он тряхнул головой, сбрасывая, как пыль, чугунные мысли, мгновенно превратившись в прежнего – решительного и ироничного хозяина жизни.

– Иду, – сказал он не ей, а себе.

И это была уже дорога, это уже был Исход!

Заканчивалась короткая летняя ночь. Еще до первых лучей солнца, как будто бы по сигналу великого дирижера, со всех концов Испании потянулись караваны повозок, поднимая клубы пыли и грохоча визгливыми колесами по каменистой земле.

Ведомые одной на всех целью, обгоняя друг друга и сталкиваясь, смеясь и плача, евреи покидали Испанию, оставляя за собой километры дорог и дорожек, как будто бы кровь, еще недавно бурлившая в венах и артериях, покидала тело большой страны.

Еще только-только начинало светать. Разбуженные топотом сотен копыт, на улицы и крыши домов высыпали сонные испанцы, удивленно рассматривая движущуюся пеструю массу людей и животных. Они вглядывались в суровые, сосредоточенные лица, иногда узнавая среди них тех, с кем еще вчера вместе поливали потом испанскую землю. То тут, то там с крыш раздавались окрики:

– Иосиф! Менахим! Давид!

Но ни один из узнанных или неузнанных, из названных или неназванных не обернулся, не оторвал взгляд от дороги. Они покидали свою Испанию, свою родину, без оглядки назад, не позволяя тоске и грусти расслабить, захватить в тиски свое сердце. И вдруг, среди шума и грохота, сначала робко и тихо, нарастая, словно лавина, подхваченная сотнями голосов, над пестрой людской лентой понеслась песня:

Шолом, Исраэль – мы дети твои.
Шолом, Исраэль – мы сердце твое.
Шолом, Исраэль – мы слезы твои…

Глава 2

Кельн встретил Иосифа дождем и порывистым ветром. Он остановился у своего знакомого, генуэзского торговца Бенвенутто, любезно предоставившего ему целое крыло обширного дома. Иосиф не любил беспорядок и суету. Брезгливо и раздраженно расхаживая по огромной комнате, натыкаясь на тюки и сундуки, он обдумывал свои первые действия в этой стране. Иосиф прибыл в Кельн первым, но следом за ним, в течение недели-другой, прибудут еще, как полагал Иосиф, – сто-сто пятьдесят семей. Он знал свой народ и хорошо представлял, какой гвалт поднимется на узких и чинных улочках Кельна.

«Этого нельзя допустить. Надо сразу и четко организовать эту массу темпераментных единоверцев, расселить их, хотя бы временно, но быстро, чтобы не вызвать раздражения у медлительных и чванливых бюргеров», – думал Иосиф.

Он подошел к зеркалу и осторожно посмотрел на себя.

«Господи! И в этом мне придется теперь ходить», – тоскливо подумал он, придирчиво рассматривая купленный только что у генуэзца тесный, сшитый по последней немецкой моде, наряд.

Перед ним стоял совершенно незнакомый мужчина: широкие плечи и тонкую, без всяких признаков возрастного жирка талию, стягивал темно-зеленый бархатный камзол, сверля Иосифа холодным блеском десятка изумрудных пуговиц-глаз. Шею, привыкшую к абсолютной свободе, подпирал жесткий, на твердом костяном корсете, воротник. Бедра обтягивали фиолетового цвета короткие штаны, схваченные чуть выше колен двумя изящными, золотыми пряжками.

«А ты еще ничего», – спустя несколько минут одобрительно подумал Иосиф, надевая на шею массивную золотую цепь с большой, украшенной тончайшим узором фамильного герба Эзра, бляхой.

– Мириам! Мириам! – громко позвал он жену.

Мириам – простоволосая, в одной рубашке, совершенно не скрывающей ее женских прелестей, разгоряченная и раскрасневшаяся, влетела в зал, вопросительно глядя на мужа.

Иосиф иронично улыбнулся, любуясь своей женой, и мягко, но решительно сказал: