Идеаль

– Это Льюис жвонил. У Джинни вше в порядке, не шовшем еще очухалашь от удара.

– Слава богу! – откликнулась Салли. – А Эду Томасу не лучше?

– И Эду тоже лучше, – ответил Джеймс и спустился еще на ступеньку.

– Ну и прекрасно.

Он шагнул еще. Она позвала:

– Джеймс!

Он остановился.

– Как же быть с пикапом? Не можешь же ты зиму прожить без машины.

– Как-нибудь уштроюшь. Можно будет на крайний шлучай лошадьми обойтишь.

– Не сидеть же нам всю зиму сиднем здесь на горе. И как будет с твоими зубами? Где ты возьмешь денег на новые зубы?

– Ну и к лучшему, – буркнул он. – Жато беж жубов кушаться не шмогу.

– Ничего, – ядовито сказала Салли и, передразнивая брата, добавила: – Жато в желчи вшех потопишь!

Он сердито протопал вниз по лестнице, снизу до Салли донесся запах пригоревших яиц, и по тому, как он кряхтел на каждой ступени, она знала, что он передвигается, сгорбившись, точно горилла. У нее и самой дела обстояли не ахти как. Судно она с чердака принесла, и не только потому, что машины разъехались и можно снова выливать его в окно, но и потому, что теперь ей приходилось пользоваться им чуть не каждые пятнадцать минут – она больше уже не ставила его на пол, а так и держала в кровати, – и раз от разу понос у нее все усиливался. И так у нее при этом все болело и жгло, что прямо слезы из глаз. Если что и может сломить ее дух, то, наверно, вот эта боль при испражнении. Не знай она, что и он мучается от боли, что его всего скрючило от запора, она бы, пожалуй, давно уже сдалась на милость победителя. И косметические салфетки у нее на исходе, Ну, да это ладно. Она разорвет на лоскуты простыню.

И надо быть в форме. Она полчаса ходила по комнате – от окна до двери и обратно, – двадцать раз наклонилась, потом, заложив ладони за голову, подвигала локтями, хлопала в ладоши над головой, пока руки не устали, и, наконец, забравшись в кровать, съела яблоко и опять раскрыла свою книжку. Этой минуты она ждала с нетерпением. Она уже дошла почти до конца, теперь должно быть самое интересное. А что же оказалось? Длиннющая, скучная глава, полная какой-то странной иронии и такая назидательная, уж такая назидательная! К счастью, многих страниц не хватало. Время от времени Салли поднимала глаза к потолку, негодуя и досадуя, и чувствовала себя обманутой, обсчитанной. Один раз даже вскрикнула, со стуком захлопнула книжку, чуть было не вырвала еще пук страниц. Но под конец все-таки взялась дочитывать, чтобы узнать, на что еще способны эти сочинители.

Снова зарокотала земля и вздрогнули скалы.

– Это ничего, – сказал мистер Нуль. – Мне кажется.

Танцор стоял на каменной плите у входа в грот, по правую руку от него поместили связанного капитана Кулака с кляпом во рту, а все остальные расположились напротив и слева – темная масса народу, взирающего и внимающего, хотя мексиканцы и не знали ни слова по-английски. В голой каменной чаше Утеса Погибших Душ метались красные отсветы факелов. Сантисилья, индеец и члены экипажа «Необузданного» сидели впереди и не смотрели ни на Танцора, ни на капитана.

– Братья и сестры, – начал Танцор, – мы собрались здесь сегодня с целью изничтожить вот этого вот капитана Кулака. Но только сперва мы будем его судить, беспристрастно и нелицеприятно, дабы установить факт его вины. Лично я вам сразу скажу, как я есть обвинитель, что знаю его как распоследнего и сучьего подонка, убийцу невинных младенцев и насильника над чистыми девушками. – Он резко обернулся и ткнул пальцем туда, где сидел Кулак. – Это подлый, беспринципный и бесчеловечный предатель и, прямо можно сказать, ложный кумир молодежи. Недочеловек он, хуже дерьма, от него разит, как от паленой щетины. Сколько он народу поубивал, сколько растлил, падла, – одно слово, недостоин он общаться даже с последними подонками, вот мы и собрались здесь судить его, подлеца, по всей справедливости. – Он замолчал, вздернув подбородок и держа в руке свои темные очки, и бешеные черные глаза его метали молнии. Внезапно он указал на Сантисилыо: – Свидетель номер один!

Сантисилья поднялся, криво усмехаясь, трубка его курилась марихуаной.

– Подними правую руку, – распорядился Танцор. – Ты клянешься говорить правду, только правду, и ничего, кроме правды, да поможет тебе бог?

Сантисилья пожал плечами:

– Ты что? Кому нужна правда?

– Правду, только правду! – повторил Танцор. – Начинай.

Он уселся, кипя бешенством, и глаза у него бдительно тлели, точно волчьи. Темные стекла очков в свете костра отсвечивали красным.

Сантисилья обернулся к публике и стоял, покачивая головой, будто не веря в происходящее. Наконец, он заговорил, скрывшись, словно за ритуальной маской, за интеллигентной манерой речи:

– Я читал в одной книжке, что человеку надлежит быть либо героем, либо святым, а между находится не мудрость, а банальность.

Он запнулся и словно бы задумался, поглядывая на капитана.