Идеаль

– Забастовку объявила, вот что. – Он поставил тарелку, стакан и ножик с вилкой в сушилку возле раковины. – Заперлась у себя в комнате. Что ты на это скажешь? – Он повернулся и посмотрел на нее, ну прямо рассерженный осел. Эстелл только улыбнулась растерянно, и тогда он достал из кармана рубахи трубку и табак в ярко-красной фольге и неловкими, будто деревянными пальцами набил полную чашечку. Эстелл сняла перчатки, тактично давая ему этим понять, что она сама займется его делами, и пусть он лучше не спорит. Пальцы у нее были маленькие, скрюченные, но еще двигались, действовали, даже за фортепиано, хотя уже далеко не так, как когда-то. Джеймс подошел к столу. Согнутый в пояснице. Старый.

– Бедная Салли, – сказала она, вспомнив, что он сделал с ее телевизором. – И Джеймс тоже бедный. Давно это она бастует?

– Две ночи и два дня.

Эстелл округлила глаза:

– Надо же.

В эту минуту распахнулась дверь с лестницы, и выглянула Вирджиния с притворной улыбкой на лице. Улыбка тут же пропала.

– Отец? – только и произнесла Вирджиния. И метнула виноватый взгляд на Эстелл.

– Она спросила про Салли, и я ей сказал. А что, неправильно сделал?

– Не надо стыдиться, Джинни, – поспешила успокоить ее Эстелл. – Такие вещи бывают. Ты не должна винить своего отца. И тетю Салли тоже. Этому я научилась, работая в школе: искать виноватых – бесполезная трата времени. Как ни поверни, все равно кто-то останется обижен. И по-своему справедливо. Это уж непременно. – Она улыбнулась Вирджинии, потом Джеймсу. – Так что давайте уговоримся, что виноватых нет, и попробуем все уладить.

Джинни неуверенно – не то обиженно, не то сокрушенно – шагнула от порога.

– Это все хорошо на словах, – сказал Джеймс. – Со школьниками, может, оно так и надо. Но тут у тебя ничего не выйдет, вот увидишь.

Он раскурил трубку.

– Джеймс, ну что ты говоришь? – с укором, будто огорчившему ее любимому ученику, произнесла Эстелл.

– Папа, пойми ты наконец, – простонала Вирджиния.

Старик ничего не ответил, узкогубый рот его был плотно сжат, из трубки взлетали клубы дыма.

На лестнице послышались шаги – кто-то спускался вниз, – за спиной у Джинни появился Льюис и, обойдя жену, подошел к столу.

– Добрый вечер, Льюис, – приветливо сказала Эстелл. Мальчики Хиксы всегда были ее любимцами. Это они чинили ей забор, малярничали, подстригали у нее газон.

Льюис кивнул:

– Добрый вечер, миссис Паркс. – И двумя пальцами потеребил ус.

– Надо же, какая неприятность, – покачала головой Эстелл.

– Да, мэм, – согласился Льюис. Он вопросительно взглянул на Джинни, но она хмуро смотрела в стол – или на спокойно сложенные, в коричневых пятнах руки Эстелл? – он даже не мог сделать ей знак, что ружье снято. Она словно передоверила все Эстелл, хотя по ней и незаметно было, чтобы она особенно надеялась на чей-то успех там, где у нее самой ничего не вышло. Понурившись, Льюис искоса взглянул на Джеймса: старик стоял все так же – вредный, упрямый, точно седовласый козел.

А Эстелл спрашивала:

– Ну так почему же ты говоришь, что ничего не выйдет, Джеймс?

Вопрос ее прозвучал мягко, и, хотя было очевидно, что она намерена тут распоряжаться, так же очевидно было, что она готова внимательно и непредубежденно выслушать, что он ей ответит.

Старик, по-видимому, колебался, отвечать или нет. Прищурившись, он затянулся дымом и вдруг выговорил:

– Потому, что она первая начала, вот почему. Хорошо вам говорить, что виноватых нет, но Салли знала правила, когда сюда вселялась, а соблюдать не захотела. Хорошо вам говорить: начнем прямо отсюда, где стоим, словно бы ничего раньше и не было. На самом-то деле было. Я ей как на ладони ясно правила изложил, а она их соблюдать не пожелала.

– Я тебя вполне понимаю, – сказала Эстелл. Она потянулась через стол, словно хотела сочувственно к нему прикоснуться, хотя он стоял слишком далеко и руки убрал, одну спрятал в карман, другую держал у рта, сжимая трубку. – Только ведь никому из нас не нравится соблюдать правила, которые не мы устанавливали, – добавила она.

Он не ответил – не потому, что ему нечего было ответить, это Эстелл Паркс понимала. Мы же все живем, подчиняясь законам, которые нам даны, начиная хотя бы с закона всемирного тяготения. Но все равно он не прав, только не стоит сейчас об этом спорить.

– Мы знаем, что тебе было нелегко, Джеймс, – сказала она.

Джинни вдруг выпалила, покраснев и на минуту подняв взгляд на Эстелл:

– Для папы это было ужасно!

Глаза ее наполнили слезы. Припомнилась отцовская тирада в коровнике и открывшаяся ей пустота и горечь его жизни, его негодование против наступившего, как ему казалось, всеобщего вырождения.

– Я знаю, тетя Салли любила смотреть телевизор, но нужно ведь и папу понять. Он столько лет работал и жил по своим убеждениям, и…

– Ну конечно, – согласилась Эстелл. Ей это как будто все было еще понятнее, чем Вирджинии. – Может быть, если я поговорю с Салли…

– Она не хочет разговаривать, – выпалил Льюис и тут же, спохватившись, умолк и стал теребить ус.

– Не хочет разговаривать? – повторила Эстелл без тени осуждения в голосе, а просто с интересом.