Идеал

– Свободы слова нас никто не лишал, – напомнила я ему. Страж оглянулся на своего командира – тот кивнул, и страж остановился.

Я сама не понимала, откуда берутся слова. Все, что я думала и чувствовала накануне, когда смотрела интервью Кревана, само собой выплескивалось теперь из меня.

– Высокомерие, жадность, нетерпение, упрямство, мученичество, самоуничижение, саморазрушение. Эти семь пороков приписывает нам судья Креван. Но, судья, у каждой медали две стороны. То, что вы называете жадностью, я назову жаждой – жаждой равенства и справедливости в обществе. Назовете меня высокомерной – я скажу, это гордость, я горжусь своими убеждениями и сумею постоять за них.

Я нетерпелива? Да, я ставлю под вопрос ваши приговоры, потому что это не закон, а лишь моральное суждение. Я упряма? Да, я решительна и иду до конца. Вы говорите, я стремлюсь к мученичеству, а я отвечаю – это самоотверженность. Самоуничижение? Это смирение. Саморазрушение? Когда я пыталась помочь Клейтону Берну в автобусе, я вовсе не хотела тем самым погубить свою жизнь, я хотела исправить то, что видела, – бесчеловечное обращение со стариком. То, что вам кажется изъянами, я считаю своей силой, судья Креван.

Не надо стыдиться ошибок. На ошибках мы учимся ответственности. Начинаем понимать, что работает, а что нет. Принимаем решение, что мы в следующий раз сделаем по-другому, как нам измениться, стать мудрее и лучше. Мы – не отклонение от идеала, мы – люди.

Голос мой оборвался на высокой ноте, и толпа радостно зааплодировала.

– Человеку свойственно ошибаться. Мы учимся на своих ошибках, – повторила я, когда гул затих. – Нет страны, где бы не знали этих пословиц. И если пословицы верны, а судья Креван и наши нынешние правители никогда не допускали ошибок, то им придется учиться у нас. Вот я стою перед вами, самый порочный по их меркам человек на земле, столько Клейм нет ни у кого. Сегодня мы выйдем из тени, куда нас загнал Трибунал, присвоивший право морального суждения. Мы – лидеры будущего.

Мона торжествующе вскинула руки, завопила, и вся толпа вслед за ней. Я видела, как профессор Ламберт радостно хлопает в ладоши, как хлопают друг друга по плечам Лоркан и Фергюс.

Дело того стоило. Правда стоило. Даже несмотря на то, что случилось потом.

62

Я не чувствовала никакого страха, когда стражи потащили меня прочь. Только что произнесенная речь пьянила, кружила голову. Я не знала, откуда взялись слова, они сами собой вылетели изо рта, когда мне понадобились. Хотелось бы думать, что мои родные все слышали и Кэррик тоже, где бы он ни был.

Стражи со мной не церемонились. Как только мы отошли от камер, они жестко ухватили меня, ускорили шаги. Это не Тина, и я для них не заблудшая семнадцатилетняя девочка. Вот и хорошо. Я и правда уже не та, которая пять недель тому назад прошла по этим коридорам, испуганная, цепляющаяся за дружбу с Креваном в надежде, что он вытащит ее отсюда. Тогда меня ужасал каждый звук, уж как я боялась стражей – все время озиралась по сторонам, всюду видела угрозу.

Больше я не боюсь. На этот раз я знаю, что я права, а они неправы.

Меня отвели в глубь замка, на лифте мы спустились в подвал. Прошли пропускной пункт, и каждый страж постарался дать мне понять, какое я ничтожество в его глазах. А вот и камеры, и в первой же из них я увидела Рафаэля Ангело. Он сидел на стуле спиной ко мне, задрав ноги и скрестив голени, смотрел канал о Заклейменных.

Я улыбнулась: он держался как ни в чем не бывало. А на экране – заполненный толпой наружный двор. Все Заклейменные уселись на камни и свистят. Сидячая забастовка. У ворот собрались жители города, они тоже свистят, их стало намного больше, чем в тот момент, когда Креван возвестил Окончательное решение.

Рафаэль Ангело обернулся – возможно, увидел наше отражение в стеклянной перегородке. Улыбнулся мне и поднял большой палец. Я хотела ответить тем же, но стражи отреагировали так, словно я гранату бросить собиралась, – схватили меня за руки, завернули руки за спину. Я вскрикнула от боли: они вынудили меня согнуться под неудобным, неестественным углом.

– Дом, милый дом, – пропел один из стражей, останавливаясь перед моей прежней камерой. Тут ничего с прошлого раза не изменилось. За одним исключением: перешагнув порог, я увидела деда.

– Дедушка! – Я бросилась к нему в распростертые объятия. – Как ты тут?

Отодвинувшись, я быстро его оглядела, погладила руками его щеки, даже повернула его лицо чуть-чуть вправо и влево, проверяя, все ли в порядке, не сделали ли с ним что-то плохое.

– Все хорошо, все хорошо, – ответил он, снова притянув меня к себе, и я увидела на его глазах слезы. – Я боялся, что сжег тебя заживо, – пугливым шепотом признался он. – Пока жив, буду никогда себе этого не прощу.

– Но ты же меня не сжег, – напомнила я ему. – Вот она я.

– Но я не знал, целый день не знал. Не был уверен … Мне все виделось, как я поджигаю костер, а ты там. По ночам мне здесь слышались твои крики. – Он все крепче прижимал меня к себе.