Происхождение и авторство этих документов нам неизвестно[689], но, учитывая особую роль в их выработке Кабинета и близость заложенных в них педагогических принципов к разрабатывавшемуся под руководством гр. А. И. Остермана проекту реформы Морской академии, следует предположить, что содержательная часть указов могла быть продиктована самим графом Андреем Ивановичем[690]. Особое значение для понимания замыслов создателей корпуса имеет и ссылка на прусский образец[691]. Берлинский кадетский корпус, как известно, находился под сильнейшим влиянием пиетистов; при этом известно о личных связях с Франке и Остермана, и Миниха[692]. Сближало Миниха с педагогической школой Франке и огромное почтение, которое фельдмаршал питал к Фенелону и его доктрине[693]. Мы видим, что в первые годы существования корпуса (до своего отбытия на войну сначала в Польше, а затем с турками) Миних принимал непосредственное участие в его обустройстве, регулярно посещал школу и входил в мелкие и мельчайшие детали ее быта, при необходимости выпуская детальные инструкции[694]. Однако и после отъезда к армии Миних, видимо, имел достаточно возможностей проводить в корпусе свою политику: после отставки первого директора корпуса, барона Иоганна Людвига Потта фон Любераса, учебное заведение ненадолго возглавил брат фельдмаршала, барон Миних[695], а затем, начиная с 1734 года – Абель Фридрих фон Теттау, бывший прусский офицер и, судя по некоторым указаниям, «свойственник» фельдмаршала[696]. Живыми носителями соответствующих педагогических и административных представлений были последовательно привлекавшиеся в корпус иностранные офицеры. Сразу же при создании корпуса из его берлинского аналога были выписаны фельдфебели Якоб Грейсс (Greiss) и Иоганн Андреас Ульрих (Ulrich), принятые на службу в офицерских чинах; Ульрих прослужил в корпусе несколько десятилетий. Ключевую роль в создании корпуса и оформлении там регулярных административных практик сыграли Карл Дебодан (де Бодан), также учившийся в юности в
С точки зрения конструирования в корпусе особой модели повседневности существенно уже само наличие здесь устава и штата, регулирующих внутреннее устройство школы; кроме того, корпус – также в отличие от более ранних школ – был воинской частью, а значит, там действовали и военно-административные правила. Неизбежным следствием стала куда более высокая, чем в петровских училищах, степень регламентации и бюрократизации внутренней жизни. В корпусе проводились регулярные утренние совещания старших офицеров, на которых обсуждались сношения с разными инстанциями, внутренние назначения, хозяйственные вопросы[699]. Обязанности учителей фиксировались в контрактах-капитуляциях[700], велся учет их отлучкам и опозданиям, на основании чего составлялись третные доклады, дабы обер-профессор «о прилежности или неприлежности их свидетельства учинить мог»[701]. Примечательно уже само появление должности «обер-профессора», призванного надзирать за учителями и обеспечить преподавание «по лутчей и самой лехкой методе» (хотя при этом и «не чинить […] в том без ведома командира никакой перемены»)[702].