Идеалист

Гости разошлись, в квартире стихла отупляющая однообразием музыка, а Полянин Алексей Иванович всё сидел в углу дивана в полной физической и душевной усталости. Как ни был короток разговор с Авровым, он стоил сил, к тому же Алексей Иванович ясно сознавал, что встретиться с Авровым ему ещё придётся.

В комнату в озабоченности вошла Инна, сказала:

– Юрий Михайлович велел постелить!

Она раскрыла дверцу шифоньера, перенесла, взвалила на диван одеяло, подушку, простыни, попросила:

– Встань на минутку! – С привычной ловкостью застелила диван – Ну, вот, располагайся, - сказала и, улыбнувшись, вышла.

Алексей Иванович навесил на стул свой, не по сезону, тяжёлый пиджак, снял рубашку, присел на край постели.

Инна снова вошла, прикрыла за собой дверь, сбросила туфли, присела на кресло, аккуратно сняла чулки, так же аккуратно разложила по широкой мягкой спинке. Поднялась, по русалочьи выгибаясь, стянула с себя узкое платье, швырнула на чулки, пришлёпывая по паркету босыми ногами перебежала к дивану, пристроилась в уютной близости.

– Хочешь?!. – шепнула, прижимаясь к плечу. Я – сладенькая!. Мягкие её волосы, щекочущие ему губы, ещё хранили запах табачного дыма, весь вечер витавшего над застольем. Но запах этот перебивался с другим, тонким, волнующим ароматом. Алексей Иванович слышал о неотразимом запахе парижских духов, подумал, сдерживая желание коснуться чужих волос, что французские парфюмеры изрядно потрудились, чтобы пробуждать в мужчине влечение, подобное влечению кота к дурманящему запаху валерианы.

Инна дотянулась губами до уголка его губ, легонько надавливая своим телом, укладывала его на подушку. Протезы мешали ему лечь. Инна почувствовала заминку, поняла, прошептала ему в губы:

– Не расстраивайся. Сама расстегну…

Она приникла к протезам, торопясь освободить от них его ноги. руки её были слабы, или она не знала, как это сделать, и Алексей Иванович осторожно отвёл от протезов почти невесомые для его рук тоненькие руки Инны, закутал её в одеяло, поднялся, тяжело переступая, отошёл к окну.

– Ты что?!. – Инна растерянно смотрела округлившимися глазами. – С моей стороны никаких претензий! Обнялись – разошлись. Вспомнишь – хорошо. Не вспомнишь, что ж… - Она пожала худенькими плечами.

Алексей Иванович опираясь спиной на подоконник, стоял, охватив себя руками, смотрел сожалеющее на красивую, в общем-то совсем ещё девчонку, открыто зовущую его к себе, и совсем не любовные мысли роились в многодумной его голове. «Нет, милая девушка, - думал он. – это только кажется, что всё легко и просто. Кто сотворил тебя такую? Сама бы не додумалась!»

– Ну, что стоишь, как Христос перед народом? – Инна начинала сердиться. Высвободилась из одеяла, потянулась к письменному столу, выдвинула ящик, не глядя, вытянула из лежащей там пачки папиросу, зажигалку, закурила, вызывающе дохнула в его сторону. И как только Инна закурила, Алексей Иванович успокоился совершенно: курящая женщина для него была неопасна. Инна даже в раздражении выглядела жалкой и беззащитной. Он ждал, когда она выкурит папиросу. Она докурила, нервным, каким-то размашистым движением выдвинула из под дивана пепельницу, вмяла в её заваленное окурками дно, свою папиросу, откинулась на подушку. В чисто женской её обиде было столько наивной колючей девчоночности, что Алексей Иванович рассмеялся. Подошёл, присел на диван, успокаивающе погладил по щеке. Она обхватила его руку, потянула к себе. Алексей Иванович отрицательно покачал головой.

– Лежи, лежи, человечек! – сказал отечески. – Давай лучше поговорим. Сегодня что-то всё фронт вспоминается.

– Ну, давай, рассказывай, - разрешила Инна, не отпуская его руки.

Алексей Иванович не был хорошим рассказчиком. Воспоминания о событиях даже весьма отдалённых, были для него так же живы и близки, что возбуждали скорее его самого, чем слушающего его человека. Слабость свою он знал, и, наверное, в сумбурности сегодняшнего дня не стал бы откровенничать, но Инна напомнила ему фронтовых девчат, с нелёгкой, подчас запутанной их жизнью, и потребность умиротворить душу этой вряд ли счастливой девчушки, побудила заговорить.

– Знаешь, вот, - начал он, как-то даже стеснительно. – На войне пришлось мне быть среди девчат, среди отчаянных, совсем не думающих о себе фронтовых сестричек. Написано, сказано о них разное, а я готов и сейчас поклониться им, их особому, женскому подвигу… - Алексей Иванович заметил любопытствующий, явно насмешливый взгляд Инны, понял, что зарапортовался, потёр в затруднении лоб.

– Ладно, бог с ней, с философией, - сказал смущённо, - расскажу только про одну сестричку.