Идеалист

– Знала, что так ответишь! – Инна как будто обрадовалась. – Как видишь, не совсем уж без ума. Что-то ещё понимаю. Только понимать и жить – не одно и то же. Говорят о справедливости. Везде, во всех домах, на всех углах. А я смотрю и – не вижу. Где она? Говорят, раньше, вообще её не было. И теперь нет. Те же богачи-говоруны, те же трудяги без лишней копейки в кармане. Услышала, однажды, как один умник сказал: «Всё, что будет, уже было. Даже, если будет наоборот.» Меня, как ударило. Думаю: чего ждать-то, стараться? Жизнь не меняется, и никогда, никогда не изменится!..»

«А ведь в чём-то она права! – подумал Алексей Иванович, неожиданно для себя крепче сжал девичий локоть, спросил, наверное, невпопад:

– Сама-то ты: работаешь, учишься?..

Инна усмехнулась нехорошей, злой усмешкой, ответила с вызовом:

– Учусь! С пятнадцати годочков до сегодняшнего дня! Жить учусь, Алексей Иванович! Да учителя-то все одной масти, козырной! Будь ты хоть дамой, хоть тузом, взятка всё равно их.

Работаю я, работаю, Алексей Иванович. Если можно назвать мою работу работой. Напридумывал тут один бойкий толстячок ансамбль из девиц – ножки задирать! Для киносъёмок, вроде бы. Набрал нас на разные вкусы – худеньких, полненьких, беленьких, чёрненьких. Название прилепили – «Хорошечки». И забавляются, как куклами… Платят и забавляются. Подарочками иногда утешают… Тебя вот только не отработала. Задаток получила, а в постель с собой не уложила. Генаша взыщет. Он такой – взыщет!..

Алексей Иванович запнулся на ровном, чистом асфальте, лопнул от резкого его движения один из ремешков, протез повело, он пошатнулся. Инна неожиданно сильным движением руки удержала его, заглянула в лицо, тревожась, спросила:

– Больно?! Ну и побледнел ты!..

Алексей Иванович почувствовал, что пешком до гостиницы ему уже не дойти. В дальнем углу площади, на стоянке томилось в безлюдье такси. Инна проследила за его взглядом, почти в отчаянии выдохнула:

– Пойдёшь?! – и поняв, что да, поедет, не может не поехать, как-то враз сникла, машинальным движением поправила на плече узкий ремешок сумочки, в раздумье очертила ногой в белой босоножке полукруг, самой себе сказала:

– Всё-таки жаль… - Вскинула, тряхнув волосами, голову, посмотрела с сожалением ему в глаза.

– Понимаешь, Алексей Иванович? Жаль! А в общем, спасибо тебе, - человека хоть встретила!.

Алексей Иванович хотел её подвезти, она отказалась. Махнула ему рукой, пошла вниз по переулку, красиво переставляя ноги, вызывающе постукивая по асфальту каблучками.

РАДОСТИ

1

С того позднего часа, когда тётка Анна, Макарова матушка, уложила Годиночку в свою постель и, в суетности от вдруг свершившегося, проводила их на брачную ночь в луга, с того по ночному сумеречного и будто слепящего светом и жаром часа, когда Макар, держа под рукой завёрнутую в байковое одеяльце подушку, озабоченно сунутую ему уже в сенцах тёткой Анной, молча и покорно пошёл к обоим им памятной Туношне, жизнь Васёнки началась сызнова. В тот выстраданный в годинах бабьей одинокости час ринулось ей навстречу от притихшего, всё перенесшего Семигорья, от гуднувшей близким пароходным гудом Волги, от землицы, оплаканной и ободрённой бабьими их руками, от речки Туношны с тихим её говорком, от всего, что притаённо молчало сейчас в ночи, - всё будто ринулось ей навстречу. И те, почти беспамятные от сердечного нетерпения шаги, которыми вела-торопила она Макара к заветному, невдалечке замётанному её руками стогу, были шагами навстречу счастью.

И пока Макар, как бы в смущении перед её нетерпением, со своей смешной сейчас основательностью раздвигал сено, пристраивал подушку, расстеливал одеялко, в заботливости сметал широкой своей ладонью травинки с него, она не выдержала его медлительности, сбежала к Туношне, на ходу сбрасывая платье, затиснулась в холод её перекатных струй, поплескалась, омылась, вышла освежённая, прохладная, влажная, не тая наготы, легла на приготовленную Макаром постель. Не сказала, выдохнула: «Иди ко мне, Макарушка! Твоя я. Вся твоя – от дурной головы до памятливого сердца. Вся твоя, Макарушка…»

Ни таиться, ни стыдиться не надобно было ей, – давней любовью повенчаны они были с Макаром. И знала она, чтобы ни случилось теперь, сейчас вот, и потом, эта ночь пребудет в их жизни до самого последнего их часа.

Васёнка, не успокоенная первой близостью, ожидая от Макара новых и новых ласк, и почему-то робея обнять, жалась к его плечу щекой, тихо звала: «Макар… А Макар…»