Идеальная для колдуна (СИ)

— Нет, конечно. Просто уедем. Поедем куда-нибудь к реке. Если это можно. Туда, где людей нет.

Нил лишь кивнул, собрал лотки и пошел к лошадям.

Амели больше не смотрела в окно. Просто откинулась на спинку сиденья и бесконечно терла пальцы. О побеге она больше не думала — глупость. Скитаться в одиночестве, в вечном страхе, что ее кто-то узнает? Шарахаться от людей? Что это за жизнь? Но слова старухи теперь не шли из головы. Сказала ли она правду? Или зло посмеялась? Если Феррандо помогает людям и не берет за это и медного лура, то почему обрек Нила? Нет, одно с другим никак не складывалось.

Но самым ужасным было принять то, что нет избавления. Она никогда не узнает теплой нежной любви, оставаясь лишь куклой в руках своего мужа. Вспомнив его прикосновения, Амели нервно сглотнула, в горле пересохло. Но между ног предательски заныло, и от этого стало еще невыносимее. Всего лишь желания тела, но душа… останется мертвой. Она сама становилась ожившей статуей, у которой под грудной клеткой лишь пустота и уродливый железный каркас. Может, этим и кончится. Может, этого он и хочет? И однажды сломанное тело багром выловят в Валоре, а ее место займет статуя.

На берегу было так хорошо, неожиданно спокойно. Пахло водой, прибрежным илом. Солнце пронизывало мелководье, на котором кишели юркие стайки крошечных мальков. Амели сидела на валуне и бросала в воду мелкие камешки, наблюдая, как рыбешки мечутся в разные стороны. Подошел Нил, сел прямо на влажную землю и принялся потрошить большой холщовый мешок. Достал запечатанную глиняную бутылку, две оловянные кружки. Сыра, ветчины, хлеба и маленьких пирожков.

Амели удивилась:

— Откуда это?

Нил пожал плечами:

— На мельнице взял. Праздник ведь. Еще скажи, что есть не хочешь.

Только сейчас Амели вспомнила, что от волнения и завтракала кое-как. Она пощипала сыра с хлебом, выпила стакан вина.

— Это правда, что люди говорят?

Нил поднял голову, жуя:

— А что говорят?

— Что мессир людям помогает. И ни лура не берет.

Нил звучно отхлебнул:

— И ты всем людям веришь?

Амели пожала плечами:

— Так одна старуха сказала.

Он отвернулся:

— Я не верю. И ты не верь.

— Тогда зачем она… — Амели повернулась, пристально посмотрела в лицо Нила: — Скажи, что он от тебя потребовал. Мне нужно знать.

Глава 41

Нил швырнул в реку надкусанный пирожок, залпом допил вино в кружке. Наконец, повернулся:

— Тетка разболтала…

Амели покачала головой:

— Не разболтала — поделилась.

Нилу явно было не по себе. Он подбирал мелкие камешки и нервно швырял в воду по одному:

— Что же у вас, у баб, языки такие — что помело?

Амели сделалось так неудобно, будто она подслушивала под запертой дверью или подглядывала в замочную скважину. Лучше бы промолчала…

— Ну? — Нил повернулся. — Говори, что она наплела. Теперь и я знать хочу, эким болваном меня расписали.

Хотелось вскочить и уйти, оборвать этот разговор. Но сейчас это казалось глупым ребячеством. Амели вновь покачала головой:

— И вовсе не болваном. Не говори глупостей. Тетка Соремонда хорошая и добрая. И любит тебя — это сразу видно.

Нил опустил голову, вновь нервно расшвыривал камни, пытаясь скрыть замешательство. Наконец, прошипел, по-прежнему смотря в сторону реки:

— Она мне заместо матери была.

Амели взяла кусок хлеба и от неловкости крошила в передник, чтобы потом скормить рыбам:

— Я слыхала. Повезло тебе с ней.

Нил лишь кивнул. Вновь сидел молча, швыряя камни. Потом поднялся и пошел к деревьям. Амели недоуменно смотрела ему в спину:

— Ты куда?

Он обернулся:

— Лошадей проверю. Сейчас вернусь.

Амели швыряла в воду крошки, наблюдая, как тощие юркие и пугливые мальки превращаются в стаю бешеных чудовищ, остервенело поглощая неожиданное угощение. Даже усмехнулась: совсем как те люди у мельницы, когда разбирали ее печево.

Амели подставила щеки ласковому предзакатному солнцу, зажмурилась. Уже, пожалуй, час прошел. Насколько можно еще задержаться? Хотелось просидеть на берегу до самого вечера. Запалить костер. Слушать, как в сумерках разойдутся нестройным хором лягушки. Не смущали даже возможные комары и ночная мошкара. Все это казалось таким обыкновенным, обыденным. Когда-то прежде… Теперь же такая свобода могла лишь сниться.

Вскоре вернулся Нил, сжимая в руке еще одну бутылку. Уселся на прежнее место, отбил глиняное горлышко камнем, разлил в кружки вино. Амели тут же отхлебнула, чувствуя, что надо бы что-то сказать:

— Хорошее вино. Не хмельное.

Нил сидел, уставившись на реку:

— Про эту… — он помолчал, — тетка, небось, тоже наболтала?

— Про графиню? — Амели говорила так тихо, что саму себя едва слышала.

Нил усмехнулся:

— Значит, наболтала…

Амели опустила голову:

— Не бойся, я все равно никому не скажу. Мне и некому.

— Да разве в этом дело? — он вновь со злостью бросил в реку камень. — Кто я теперь в твоих глазах? После всего?

— Ты ни в чем не виноват. Она тебя задурила.

Амели вдруг осеклась и поспешно припала губами к краю кружки, чтобы не говорить. Неужто ему не все равно, что она думает? Ведь если не все равно… Было страшно продолжить мысль.

Нил повернулся:

— Разве есть разница: виноват, не виноват? Разве это меняет суть?