Идеально другие. Художники о шестидесятых

Параллельно существовали художники-иллюстраторы, которых чехи позже назвали школой Сретенского бульвара. Круг Юрия Соболева занимался восстановлением упущенной истории искусства, сюрреализмом.

Я думаю, что те художники, которые занимались иллюстрацией, выглядят более достойно. Для меня. Раньше я думал по-другому, потому что активно был настроен против системы. Но сегодня считаю, что они были правы. Ведь лезть на бульдозеры — не дело артиста. Или это язык политического хеппенинга, а не искусства. Но они ж так об этом не думали, это было нормальное самоутверждение. Сюрреализма в русском сознании не было, мало было художников. Ведь Филонова нельзя назвать сюрреалистом. Может, Ларионов? Это несвойственно русскому человеку. А Соболев очень хорошо немецкий язык знал, был весьма информирован, работал в «Знание — сила», и этот язык был адекватен программе этого журнала. И под соусом «Знания — силы» можно было печатать Макса Эрнста.

Потом появились чешские критики, активно способствовавшие введению московской живописи в европейский культурный контекст.

Их культурная прослойка была связана с Европой. Они приезжали в Союз и очень любили русских. Потом чехи заинтересовались первым русским авангардом — все пошло через них. Чехи, как всякие нормальные люди, хотели свободы. И все было подготовлено к Пражской весне. А для того чтобы получить свободу, надо было получить культурную независимость от государства. У них ведь все на нас было похоже. Чехи все были коммунисты и социалисты и смотрели на Советский Союз. Тогда ведь появился Роже Гароди и т. д. И чехи искали возможность видеть близкий им художественный язык. Но они не хотели разрушать совдеп. Халупецкий писал, что могут быть две параллели и не нужно художников изолировать. У чехов-то все было нормально, не было преследований, и они выставлялись в западных галереях. Особенно после Пражской весны. А потом им дали журнал свой.

Когда Нина Стивенс вывезла в Америку свою коллекцию, резонанса не было?

Это вообще очень темная история. По-моему, это все лубянские дела, и ее просто использовали. А может, она и сама там работала. Покупали работы из-за надписи «Сделано в СССР». Не думаю, что Васька Ситников кого-то послушал, никто ему не приказывал храмы рисовать. Васька был продукт эпохи. Тогда ведь возник интерес к религии не только у Ситникова. Тогда появился и Глеб Якунин. Солженицын начал писать. А Ситникова покупали как диссидента, до сих пор у моей приятельницы-француженки Ситников висит, очень плохой. И она все время: «Васенька, Васенька, я у него училась!» А он был действительно незаурядный тип. Но я к нему не ходил, хотя у нас были отношения вполне любовные. Я вообще все это общение не очень любил. Я общался с Кабаковым — мы даже дружили, потом разошлись. С Янкилевским. С Франциско Инфантэ до сих пор очень хорошие отношения. С писателями общался, Феликс Светов был моим крестным. Вот — мой круг. А так я одиноко жил, неинтересно мне все было. Есть свое дело, есть чужое, делить нечего. Так, собирались, то у меня, то у Кабакова, выпивали, вели замечательный разговор. Регулярно, почти что каждую неделю.

Соц-арт в той же компании придумали?

Соц-арт придумал Эрик Булатов, но мне это абсолютно неинтересно. Я так нажрался совдепа, что терпеть не могу все эти разговоры о нем. Хотя Булатов — крупный художник, вся социология эта мне отвратительна. Я Вейсберга люблю. Краснопевцева. Мишку Шварцмана. Вот мои герои, они мне ближе. Мне были интересны Моранди, итальянцы, Малевич, хоть и постепенно он мне открылся. Я и Танги хорошо знал, был даже под его влиянием — но у меня это все органика. Какие-то альбомы у Кабакова были хорошие, хотя меня смущал немного литературный текст. Но когда я на Запад приехал, то увидел, что там с этим текстом работали давно. Да и все это было уже написано в 20-30-х годах. И Холин, и дед Кропивницкий, и Кабаков хорошо все это знали. Хармса почитайте — он герой и сейчас очень актуальный со всей этой социалкой.

Кабаков держал нос по ветру и учуял момент, когда, приехав на Запад, занялся «тотальной инсталляцией».

Я думаю, кто-то ему подсказывал. Он использовал, конечно, и Комара с Меламидом, и русский авангард. Но ведь пустое место было, никого же не было больше! А у него нюх на критиков. Он понял, что нужно все время много говорить. Так же, как Бойс. Бесконечно говорить и тем самым создавать ауру. И Кабаков стал болтать бесконечно, хотя он и неглупый человек.