Идеальное несовершенство

В «Катастрофе», снова погрузившись в висящее кресло, в сластолюбивую хватку семиорганической сети безопасности, Замойский сумел немного расслабиться. Немного – уже не стискивал зубы и не сжимал кулаки. Но когда Анжелика обращала к нему взгляд, все еще видела лицо, окаменевшее в гримасе ярости, словно Адам давился собственным гневом и сам с собой сражался, чтобы не дать пылающей злости себя понести.

Город лежал километрах в двухстах дальше, над рекой, красной от размножившихся в ней микроорганизмов. Лишенная растительности пустынная равнина, по которой текла река, тоже была цвета крови: песок, тучами гонимый по ней ветром, был песком органическим, петрифицированной формой тех же самых микроорганизмов.

«Катастрофа» летела над плоскостью темного кармина настолько высоко, чтобы не поднимать на ней кровавых туч, и одновременно настолько низко, что Адам и Анжелика видели несущуюся тень корабля, вибрирующий скат.

Башни были высотой более ста метров, и тени их тянулись по равнине длинными автострадами тьмы. Геката – вертикальная зеница всевидящего бога вулканов – медленно сползала к горизонту.

Когда Замойский приближался к мертвому мегаполису, снова был вечер – но другой. Он рефлекторно поднял голову к верхним голограммам, темнеющему небу. Тогда он тоже ее не видел, и все же помнил, что она была здесь: сверхпланета. Сверхпланета, эфемерное детище Щелкунчика Планет, астрономический призрак, то появляющийся над Нарвой, то исчезающий без следа и без каких-либо гравитационных эффектов. Теперь Замойский помнил.

Они пронеслись над стеной, окружающей город.

– Верон, если ты что-то заметишь —

– Конечно.

– И перехват.

– Веду непрерывно на всех частотах.

– И?

– «Проказа», похоже, не передает сигнал локализации и не отвечает на вызовы. Должно быть, стахс Мойтль отменил эти процедуры.

– А может просто-напросто разбился вместе с челноком, – проворчала Анжелика.

Они накручивали над руинами сжимающуюся спираль. Адам думал: «руины» – поскольку под стенами и в изломах домов наросли слои красной пыли, органического и неорганического мусора, но город-то, по крайней мере, не был разрушен. Конструкции обладали четкими гранями, прямые углы продолжали оставаться прямыми углами, обломки не громоздились на улицах конусами курганов.

Впрочем, когда они так неслись над растворяющимся в тенях мегаполисом, Замойский подчинился барочным ассоциациям архитектурного плана Нарвы с древней микроплатой, электронной схемой. Дома, за исключением башен, были низкими, двухэтажными, с плоскими крышами, что скрывали под собой обширные пространства.

Казалось бы, благодаря этому найти «Проказу» будет нетрудно. Но город оказался огромным. Адам хотел увеличить потолок и скорость, войдя в более широкую спираль. Но Верон обратил его внимание на маскировочную систему челноков: черный хамелеоновый полимер сумеет раствориться на любом фоне, особенно в таких густых тенях; впрочем, программа выравнивала до фона излучение по всему спектру. Потому они продолжили лететь с постоянной скоростью.

Анжелике передалось мрачное настроение Замойского. Подтянув под сеткой босые ноги к груди, она поглядывала из-под нахмуренных бровей на затянутый масляной темнотой небосклон. Адам попытался переломить гробовую атмосферу и потянулся к девушке; но заколебался, уже поднеся кончики пальцев к коже ее предплечья, уже ощущая ауру ее тела.

– Я… знаю, что в этом есть какой-то смысл. В Нарве на Крюке в моей голове. В этом – во всем этом. Могила, которую ты видела… Даже если…

– Кто первый сюда доберется – тот нас и получит, – фыркнула она, не глядя на него. – Вместе с Нарвой. Да еще и поблагодарит, что ты сам ее открыл!..

– Помнишь, что ты мне говорила? Тогда, в Мешке. Что раз уж предопределено – то нечего и переживать. Самое большее, будет отрезано это ответвление наших френов. Ты и так параллельно живешь во Фарстоне. Значит, по крайней мере, тем временем —

– Есть! – Верон повесил «Катастрофу» над треугольной площадью. – Садиться?

У «Проказы» не была включена маскировка. Она стояла подле стены прямоугольного дома, почти касаясь ее: веретенообразный струп тьмы на темном фоне, во мгле густой тени.

И вот уже половина Гекаты скрылась за горизонтом, Щелкунчик Планет вставал на севере… Ночь на планете тайн.

Замойского сотрясла дрожь:

– Садись.

Они вышли на площадь, и только тогда отчетливо почувствовали, что они – пришельцы в этом мире. Было холодно, правда, но не потому они сплели руки на груди – оба, Замойский и Анжелика, словно в зеркальном отражении, растерли плечи, поджали губы; не потому.

«Катастрофа» присела параллельно второй каракке. Дом был значительно ниже корабля, мачты челнока возвышались над структурой коричневого цвета. Площадь была в длину сто – сто двадцать метров, потому к другим строениям Адам присмотреться не мог. Ни он, ни Анжелика не намеревались отдаляться от «Катастрофы» – несмотря на опекающее нанополе, несмотря на двухголовую птаху, повисшую над их головами в электрическом ореоле.