Идеальные любовники

– Я женюсь на тебе! Ты выйдешь за меня, выйдешь? – чуть ли не каждый день допытывался он.

– Твой папа не разрешит, – отшучивалась я. – К тому же я никогда не приму ислам.

Кто знает, может быть, я и совершила бы этот немыслимый поступок, привлеченная его юностью, пылкостью и беззаветной преданностью. Вероятно, нам удалось бы поколебать патриархальные устои его строгой семьи, если бы… Если бы Дени сам не познакомил меня с Исламом.

Я навсегда запомнила этот день: мягкий полусвет раннего зимнего вечера, негромкая музыка и какое-то смутное, с самого утра томившее меня ощущение близкой беды. И когда Дени окликнул меня, сидевшую с книжкой на диване: «Олеся, познакомься, это Ислам!» – я будто знала, что будет дальше, еще раньше, чем обернулась, чем встретилась глазами с ледяным голубым взглядом.

Он был красив давно забытой в нашей городской жизни хищной природной красотой. Льдистые глаза, оттененные иссиня-черными прямыми ресницами, четкий горбоносый профиль, ранняя седина, рассыпанная в жестких темных волосах, неожиданно нежный рот, ловкое поджарое тело, тело дикого зверя, немного скованно двигавшегося в тесном пространстве квартиры…

Я только один раз взглянула на него – и умерла. Все полетело к чертям: все планы и доводы рассудка, все мои полусмешливые обещания Дени, все-все. Я с первой секунды поняла, что, прикажи он, и я пойду за ним, не спрашивая ни о чем и ни о чем не жалея.

Коротко кивнув мне, Ислам двинулся дальше по коридору. Я же так и осталась сидеть, пригвожденная этим его мгновенным молчаливым заклятьем. Затем поднялась.

– Ты куда? – ревниво вскинулся Дени.

Он тоже, должно быть, почувствовал… Схватил меня за руку, попытался удержать. Я с силой расцепила его пальцы:

– Мне надо размяться. Пожалуйста, не ходи за мной!

В кухне висел сладковатый удушливый дым. Профиль Ислама на фоне окна, прижатая к губам маленькая трубка для курения гашиша. Черты его лица стали мягче, глаза глубже запали. Это уже не живой мужчина был, а некий дух, древнее языческое божество.

– Можно мне? – Я потянулась к трубке.

Отведя мою руку, он вложил тонкий деревянный мундштук мне в рот.

Голова закружилась… Я не помню, произнес ли он: «Ты моя женщина, я тебя выбрал», или это я ему сказала: «Ты теперь мой. Я тебя выбрала», уже не помню. Только в тот вечер мы, никому ничего не объясняя, сбежали вместе, чтобы вместе и оставаться теперь навсегда.

Я давно не была впечатлительной девчонкой, напротив, о моем любовном опыте можно написать десяток томов, но такого, как этой ночью, я не испытывала никогда: его чуткие пальцы, словно знавшие каждый мой изгиб, каждую впадинку; тяжесть его сильного горячего тела, легко становящегося гибким и невесомым; его горчащая, словно тоскующая нежность, будто именно меня, злоязыкую, несговорчивую и вечно хохочущую, он всегда искал и теперь, обретя, боится, что судьба отпустит нам слишком мало времени.

Мне казалось, я знаю его всю жизнь, и все, что я должна была узнать о нем позже, не имело никакого значения. Ему 37, у него двое детей-подростков, он прошел войну и в Москве находится почти нелегально, хотя давно амнистирован российским правительством.

Впрочем, все это меня мало волновало.

Описывать подробно нашу совместную жизнь долго да и бессмысленно: вереница расплывчатых дней, жесткость его щетины под моими пальцами, запах гашиша, чуть горьковатый вкус его губ. Мы будто перенеслись в мир его бесконечных затейливых баек, рассказывать которые он пускался, выкурив очередную трубку. Перед моими глазами проплывали освещенные закатным солнцем багряные горные хребты, темные быстрые всадники, бесшумно уносящиеся к горизонту, отдаленный глухой грохот разрывов. Я постоянно пребывала в каком-то терпком полусне, словно вместе с Исламом попала внутрь волшебного фонаря, бесконечно зажигающего для нас плоские раскрашенные картинки.

Отправившись как-то ночью гулять – такая нам вдруг пришла фантазия, – мы забрели в парк. Усыпанные снегом елки стояли как заколдованные. Кружевные ветки деревьев тянулись к нам. Я хотела сорвать льдисто-красную рябиновую гроздь, но лишь обрушила лавину снега себе на голову. Ислам со смехом принялся стряхивать снежинки с моих волос и вдруг, поддавшись порыву, с силой прижал меня к себе, ткнулся в лицо холодными губами.

– Я люблю тебя, – еле расслышала я.

– Что?

Он не ответил. Лицо его исказилось, губы болезненно сжались, в глазах же сквозила обреченная нежность.

– Что с тобой? – Я хотела дотронуться до его лица.

Он отстранился и быстро пошел вперед, бросив на ходу:

– Пошли, я замерз. Ну и холод в этой вашей Москве.

Просыпаясь по утрам, я лежала, боясь пошевелиться, и рассматривала его горбоносый профиль. Я смотрела на него, и радость наполняла меня – радость бытия, любви, радость отдавать, не ожидая ничего взамен.

Ислам просыпался. В его голубых глазах преломлялся солнечный луч. Он проводил ладонью по моей щеке и говорил:

– Тебе идет утро…

Однако стоило нам оказаться на людях, как весь сладкий дурман рассеивался. Ислам делался далеким, жестким, закрытым для меня.