Идеальные разведенные

— Я вас внимательно слушаю, — хочу демонстративно показать, что для нее у меня время ограниченно: поднимаю руку и смотрю на запястье, на котором часов нет.

Ах, да, я забыла надеть часы… да и плевать.

— Тогда я не буду ходить вокруг да около и скажу прямо, — начинает эта селедка, высокомерно задрав подбородок, — я прошу вас отпустить Леона, — на одном дыхании выпаливает нахалка и шумно выдыхает.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Я смотрю на ее привлекательный рот и не могу поверить, что из него может родиться подобное дерьмо.

Что она просит сделать?

Я, может, не расслышала? Бывает же контузия беременных? Нет?

На то она и помощница, чтобы понимать без слов, потому что тут же старается прояснить:

— Леон Борисович… он… он в последнее время сам не свой. Команда его не узнает, он беспричинно раздражается, ошибается и срывается практически на каждом.

Ах, вон оно что! Леон Борисович, значит…

— Он недавно завалил крупный проект. Ребята переживают за него, — продолжает мерзавка.

— Ребята? — не верю своим ушам.

У меня начинает раскалываться голова. Мою грудную клетку сковало, не давая легким полноценно раскрыться и сделать живительных вдох. Я чувствую удушье.

Это она меня душит.

— Да, ребята! — вскрикивает Алина, а я удивляюсь, что она так умеет. — Его команда нуждается в нем.

— А вы, Алина? Тоже нуждаетесь в нем?

В висках долбит, словно дятел на дубе.

Я хочу домой, сбежать из этого дня, в котором слишком много информации и событий.

Что еще должно сегодня произойти?

— Я хочу его сделать счастливым. И я уверенна, что смогу. Но пока вы его не отпустите, он так и будет сомневаться. Поэтому, я еще раз вас прошу — ОТПУСТИТЕ ЕГО.

Хотела бы я ей сказать, кто кого еще не отпускает, крепко связав меня своими хромосомками, но не скажу.

Я ничего ей не говорю.

Медленно обхожу Алину и направляюсь в сторону подъезда.

— Агата? — слышу, как пищит мне в спину нахалка. Оборачиваюсь. — Вы мне ничего не скажите?

Вот же глупая девка.

— Ну почему же? Скажу, — пожимаю плечами, — пошла ты на хрен, Алина.

И я наконец-то вдыхаю полной грудью! Да так хорошо мне становится, что даже бабушки-сплетницы мне сейчас кажутся милыми подружками, а ненавистный унитаз — практически близким родственником.

38. Агата

У меня совершенно нет сил.

Уже четыре дня в меня вливают по три ведра с лекарствами, но мне ни черта не лучше.

На дневном стационаре нас шесть девушек с разными сроками беременности, но, кажется, только мне ничего не помогает.

Ко всему прочему вчера звонила Татьяна Александровна и порадовала еще одной «отличной» новостью — у меня упал гемоглобин.

Оно и чувствуется, потому что меня штормит во все стороны, мои губы стали синюшного оттенка, а кожа бледнее, чем у альбиносов.

Поэтому сегодня мне впороли в ягодицу железо, отчего я теперь хромаю на правую ногу.

Иду медленно, еле волоча свое бренное тело. Сумка-мешок кажется неподъемной, солнце — слишком палящим, запахи — отвратительными, а люди — раздражающими.

Меня бесит всё.

Я просто устала…

Его седан, припаркованный аккурат рядом с моим немцем, я замечаю первым.

Не сбавляя шага, потому что и так ползу, как дождевой червяк, подхожу к опущенному стеклу с водительской стороны.

Что он здесь забыл? Тоже пришел просить, чтобы отпустила?

Разглядываю бывшего мужа, пока тот, опустив голову, что-то строчит в телефоне.

Сдержанно улыбается.

Кому?

Переписывается с вешалкой Алиной?

Я все эти дни между приступами тошноты проклинала эту парочку. Надеюсь, им обоим икалось до искр из глаз. До сих пор в шоке от понимания, что эта курица не постеснялась притащиться ко мне, да и еще требовать от меня что-то. Недооценивала я тебя, Алина.

А Игнатова, наоборот, переоценила…

Он замечает меня, потому что не прячусь. В этом нет смысла, далеко я все равно в таком состоянии не убегу, а поговорить нам всё-таки нужно.

Леон выскакивает из машины, не потрудившись закрыть окна.

— Привет, — разглядывает меня с головы до ног, становясь смурнее и беспокойнее, — это что? — не дожидаясь ответного приветствия, Игнатов хватает мою левую руку и приподнимает к чуть ли ни к носу.

— Катетер, — разве не видно?

— Что с тобой? Почему ты не отвечаешь на звонки и сообщения? — Леон злится. Его нижняя челюсть ходит ходуном, а глаза пристально сощурены, пытаясь найти ответы в моем бледном лице. — Ты болеешь?

Болею.

Генной Игнатовской болезнью.

— Уже выздоравливаю. Всё? — мне так тяжко и дурно, что хочется поскорее убраться домой и встать под прохладный душ.

— Чем ты болеешь? Что происходит, Агата? — заглядывает беспокойно в глаза.

Леон по-настоящему нервничает, я знаю. Я каждую эмоцию его знаю.

— Ничего. Ты зачем приехал?

— Ничего? Ты себя в зеркало видела? Скажи мне сейчас же, что происходит, иначе я буду звонить твоим родителям.

О, нет, нет!

Не нужно впутывать сюда еще и моих родителей.

— Не смей, — шиплю ему, потому что орать у меня нет сил.

— Ты совсем крышей поехала? Агата, я последний раз спрашиваю, что, твою мать, происходит? — орет Игнатов так, что на втором этаже в окне появляется голова главной сплетницы района.