— У вас есть болеутоляющее? — невинно поинтересовалась Бет, округлив глаза.
— Я бы не советовал, — ответил доктор Флойд. — Боль — естественное напоминание о том, что надо устранить перегрузки, а вы, я подозреваю, как только избавитесь от боли, сразу вскочите как ни в чем не бывало и побежите снова прыгать с мола.
Он снова улыбнулся Бет, но она нахмурилась.
— Садист! — сказала она, как только доктор ушел.
— Принести тебе чего-нибудь? — спросила Кей. — Чашку чая?
— Боже! В моих жилах уже больше чая, чем крови!
— Может, что-нибудь почитать? Журнал или книгу? У меня есть все романы Джейн Остин, — предложила Кей.
— Растяжение да еще Джейн Остин — какой сегодня ужасный день!
Кей насупилась. Она все время попадала впросак, думая, что все должны любить Джейн Остин не меньше ее самой.
— Ну, тогда отдыхай…
— Кей! — немедленно завопила Бет. — Не уходи!
— Я буду наверху или на кухне.
— Всем на меня наплевать, — надулась Бет. — Все обо мне забыли!
— Вовсе не забыли. Но мне надо вымыть ванны и раковины.
— А потом придешь поболтать со мной?
— Конечно приду!
Бет покорно кивнула:
— Ладно, почитаю книжку — чтобы не скучать.
— У меня есть безотказное средство, — улыбнулась Кей. — Подожди-ка.
Вскоре она вернулась с потрепанной книжицей в мягкой обложке — это был роман «Гордость и предубеждение».
— Вот лучшее лекарство!
Бет неуверенно улыбнулась, словно Кей ее не убедила.
— Что ж, раз в твоем заведении нет ни одного глянцевого журнала, попробую почитать это.
Прибытие в Лайм Ким Рейли вызвало всеобщее возбуждение, и в беспрерывных попытках протиснуться поближе к знаменитости о Джемме моментально забыли. Съемочная группа сразу отвергла перекус хот-догами, и компания отправилась обедать в припортовый кабачок, где Ким стала потчевать всех байками из своего кинематографического прошлого.
— Дубль за дублем — и все в том же комбинезоне в облипку! — разглагольствовала она, попивая мартини. — Говорю же, в тот день я похудела на целый стоун[12].
— Немало, — вставил Оли. — Вы всегда производили впечатление превосходной формой. Надеюсь, вы не против это услышать?
— Нет, миленький, я не против услышать это от тебя, — ответила Ким, хлопая длинными ресницами.
— А тот комбинезон у вас сохранился? — спросила Софи.
Джемма в ужасе закатила глаза. За прошедшие годы она не помнила ни одной вечеринки, где мать не извлекала бы свой знаменитый костюм, а гости не упрашивали бы ее надеть это культовое облачение. Ким неизменно соглашалась и потом позировала фотографам, чувственно улыбаясь перед камерами. Теперь она, разыгрывая смущение, всплеснула руками, словно отмахивалась от вопроса.
— Ну, наверное, где-нибудь завалялся…
— Могу поспорить, он до сих пор сидит на вас как влитой, — предположил Оли.
Джемма подавила желание застонать. И зачем только Оли ее раззадоривает! Но Ким и не нуждалась в особом приглашении. С помощью различных уловок она искусно направляла разговор в нужное ей русло, и рано или поздно прославленный черный комбинезон становился главной темой для всех присутствующих.
— Мне нужно позвонить, — пробормотала Джемма, выбираясь из-за столика в углу паба.
Она вовсе не собиралась никому звонить — просто хотела хоть на минутку забыть о происходящем. Подумать только, мать пробыла в Лайм-Реджисе каких-то полчаса и уже успела довести ее до белого каления.
«Но что тебя так раздражает?» — спросила она сама себя, глядя в зеркало в женском туалете, куда сбежала от глупых разговоров.
— Она всегда, всю жизнь меня затмевала, — призналась Джемма своему отражению.
Но разве все остальные — нет? Вот она, оборотная сторона застенчивости.
Возможно, в этом и заключалась одна из причин, почему Джемма решила стать актрисой. Некая часть ее существа желала быть столь же ослепительной, как и ее мать. Джемме хотелось, чтобы люди увидели, что и она чего-то стоит, что она не просто дочь Ким Рейли, а самостоятельная личность, и чтобы доказать это, ей вовсе не нужен черный комбинезон. Она тоже талантлива — ничуть не меньше матери.
Вот только соперничество с собственной матерью выбивало ее из колеи, и Джемма спрашивала себя, к чему эти бесполезные хлопоты, зачем участвовать в заведомо проигранном сражении, ведь она сама никогда не стремилась выиграть.
— И не стремлюсь, — подтвердила она вслух.
Джемма знала, что всеобщее внимание и восхищение никоим образом не сделают ее счастливой. Несмотря на то что ей, конечно, хотелось, чтобы Оли смотрел на нее с таким же восхищением, как и на ее мать, и уделял бы ей столько же внимания, она понимала, что не в ее власти вызывать к себе такой интерес. Ей бы уединиться где-нибудь в уютном уголке с чашкой чая и вязаньем. Представив себе это, Джемма даже рассмеялась. Все-таки она безнадежно старомодна для своих лет…
Она нашла в сумочке красный блеск и слегка подкрасила губы. Прическа в стиле Энн Эллиот и платье девятнадцатого века совсем не сочетались с ярко накрашенными губами, но так Джемма чувствовала себя чуть более заметной. Она услышала, как в туалет кто-то вошел, — это была ее мать.
— Вот ты где!
— Мама!..
— Я-то думала, ты звонишь! Куда ты пропала?