– Я – Оливер Блэквуд. – Оливер протянул ему руку, и отец крепко пожал ее. – Рад знакомству.
Джон Флеминг медленно кивнул, словно всем своим видом хотел сказать: «Я оценил тебя и нашел достойным».
– Оливер, я ряд, что вы приехали. Я рад, что вы оба приехали.
– Что ж, – я махнул рукой, словно хотел послать его куда подальше, но не опустился до того, чтобы показывать средний палец, – все это, конечно, мило, но скоро нам пора уже уезжать.
– Если хотите, можете заночевать здесь. Разместитесь в пристройке. Вам никто не помешает.
В глубине души мне очень хотелось сказать да, ведь было очевидно, что он рассчитывал на мой отказ.
– Нам завтра на работу.
– Может, тогда как-нибудь в другой раз?
– В какой еще другой раз? Мы арендовали машину, чтобы приехать сюда, и целый день смотрели, как ты снимал свое дерьмовое телешоу!
Его взгляд был мрачным и полным сожаления – когда ты лысый мужчина семидесяти с лишним лет и харизмы у тебя явно больше, чем совести, то изобразить такой взгляд не составляет труда.
– Я не этого хотел. Простите, что моя работа помешала нам.
– А чего ты хотел? – Я надел картофелину на свою деревянную вилколожку. – Какие у тебя были планы?
– Люк, дело не в планах. Я просто подумал, что будет неплохо провести немного времени вместе в этом доме. Мне всегда хотелось поделиться с тобой всем этим.
– Я… даже не знаю, что сказать. За всю мою жизнь Джон Флеминг ничегошеньки мне не дал. И вдруг он захотел поделиться со мной… но чем? Ланкаширом?
– В этих местах очень красиво, – предположил Оливер. Боже, он все время старался разрядить обстановку. Просто каждый раз.
– Так и есть. Но речь не только об этом. А еще и о корнях. О том, откуда родом я. Откуда родом ты.
Ну ладно. Теперь я хотя бы знал, что мне сказать.
– Я родом из деревни рядом с Эпсомом. Там меня воспитала мама, которая не бросила меня.
Джон Флеминг даже не поморщился.
– Я знаю, как тебе недоставало меня, и понимаю, насколько я был не прав, что не поддерживал тебя. Но прошлого не изменить. Однако сейчас я хотел бы поступить по совести.
– Ты… – я так расстроился, что решил больше не сдерживаться, – ты хотя бы сожалеешь?
Он почесал подбородок.
– Я думаю, что сожаление – это слишком простой выход. Я сделал свой выбор и вынужден жить с ним.
– Угу, такой ответ скорее напоминает «нет».
– А если бы я сказал да, это изменило бы что-нибудь?
– Я даже не знаю. – Я сделал вид, будто размышляю над ответом. – Возможно, тогда я не считал бы тебя таким уж конченым мерзавцем.
– Люсьен… – Пальцы Оливера коснулись моего запястья.
– Ты можешь думать обо мне все что хочешь, – сказал Джон Флеминг. – Ты имеешь на это полное право.
Внутри меня словно распирало от чего-то горячего и горького, как будто я сейчас собирался закричать или меня должно было вырвать. Проблема заключалась в том, что он вел себя так рассудительно. Но за всей этой рассудительностью скрывалось абсолютное равнодушие.
– Но ведь я вроде как твой сын. Неужели тебя не волнует, как я к тебе отношусь?
– Конечно, волнует. Но я уже давно понял, что чувства других людей невозможно контролировать.
Печеный картофель больше не давал мне защиты. Я оттолкнул тарелку в сторону и закрыл лицо руками.
– Мистер Флеминг, при всем моем к вам уважении, – обратился к нему Оливер одновременно спокойным и твердым тоном, – но мне кажется, ошибочно применять одни и те же правила к журнальным обозревателям и членам своей семьи.
– Я не это хотел сказать. – Похоже, Джон Флеминг был не большим любителем трудностей. – Люк – взрослый мужчина. Я не буду предпринимать попыток изменить его мнение по какому бы то ни было поводу, особенно в отношении меня.
Я почувствовал, как напрягся сидевший рядом со мной Оливер.
– Я не имею, возможно, права говорить так, – пробормотал он, – но подобная позиция намекает на то, что вы пытаетесь уйти от ответственности и не желаете понять, как ваши действия могут повлиять на жизнь других людей.
И опять воцарилась печальная тишина. Затем Джон Флеминг сказал:
– Я понимаю, почему у вас сложилось такое мнение.
– Да хрена с два! – Я поднял голову. – Даже пытаясь оправдаться за все то дерьмо, что ты натворил, ты продолжаешь лить на меня все то же дерьмо.
– Ты просто зол. – Опять этот идиотский кивок.
– Неужели? Ты видишь других людей насквозь, папа. Теперь я понимаю, почему на телевидении тебя считают музыкальной легендой.
Он положил руки на стол и переплел свои длинные узловатые пальцы.
– Я знаю, тебе хотелось бы получить что-то от меня, Люк, но если ты надеешься услышать о моих сожалениях из-за того, что я выбрал карьеру, а не семью, то я не могу с этим согласиться. Я признаю, что причинил много зла тебе и твоей матери. Я даже готов сказать, что был эгоистом, так как это правда, но я делал то, что считал для себя правильным.
– В таком случае, – взмолился я, словно совсем маленький ребенок, отчего мне стало очень стыдно, – что я здесь делаю?
– Ты поступаешь так, как считаешь правильным для себя. И если ты сейчас уйдешь и никогда больше не станешь со мной разговаривать, я приму это.