Идеальный шпион

— Теперь будет самое «оно», — мечтательно шепчет Сид и прикрывает глаза, чтобы сполна насладиться тем местом речи, где Рик устремляется к звездам, уподобляя их идеалам либерализма: как тех, так и других мы не можем достичь, но как те, так и другие освещают нам жизненный путь.

И вновь Пим окидывает взглядом зал. Лица всех присутствующих светятся любовью к Рику, кроме одного лица — печальной вдовицы в вуали. «Вот зачем я здесь, — взволнованно говорит себе Пим. — Демократия — это когда твой отец равно принадлежит тебе и всему миру!» Аплодисменты стихают, но Пим продолжает хлопать, пока вдруг не осознает, что хлопает один. Ему чудится, что произносят его имя, и он, к удивлению своему, понимает, что встал и стоит. Он порывается сесть, но Сид тормошит его и опять побуждает встать, удерживая его под мышкой. Говорит Председатель, и на этот раз речь его до дерзости четка.

— Мне стало известно, что среди нас в зале присутствует многообещающий отпрыск нашего кандидата, прервавший свои занятия юриспруденцией в Оксфорде ради того, чтобы оказать помощь отцу в этой грандиозной избирательной кампании, — говорит он. — Я уверен, что все присутствующие оценят несколько слов, сказанных Магнусом, если он окажет нам подобную честь. Магнус! Где же он?

— Здесь, здесь, начальник! — подает голос Сид. — Не я. Вот он.

Если Пим и сопротивляется, то в сознании его это не запечатлелось. Сознание мое меркнет. Я жертва несчастного случая. Виски из фляжки Сида сокрушило меня. Толпа расступается, крепкие руки тащат меня к трибуне, лица избирателей, расплываясь, обращаются ко мне. Пим поднимается на трибуну, и Рик хватает его в охапку, заключая в свои медвежьи объятия, а председатель прикалывает к его ключице желтую розочку. Пим говорит, и зал вперяется в него тысячей своих глаз — ну не тысячью, так по меньшей мере шестьюдесятью — и улыбается храбрости первых его слов.

— Наверное, все вы, — начинает Пим, еще толком не зная, что собирается сказать, — наверное, многие в этом зале даже после прозвучавшей только что прекрасной речи задаются вопросом, что за человек мой отец.

Да, они задаются подобным вопросом. Судя по их лицам, они желают найти подтверждение своей вере. «Магнус, молодой юрист из Оксфорда», не краснея, предоставляет им такую возможность! Он делает это ради Рика, ради Англии и ради развлечения. Говоря, он, как обычно, верит каждому своему слову. Он живописует Рика в том же духе, в каком говорил о себе сам Рик, но со всем авторитетом любящего сына и будущего законника, выбирающего слова точно и не терпящего околичностей. Он называет Рика заступником и искренним другом простых людей. «Уж я-то это знаю, как никто, ведь недаром все эти двадцать с лишним лет я не имел друга лучше него». Он рисует его звездой на небосклоне своего детства, звездой доступной, но сияющей вечно где-то впереди, примером рыцарственной скромности. В отуманенном алкоголем мозгу мелькает образ миннезингера Вольфрама фон Эшенбаха, и он собирается даже изобразить аудитории образ Рика, поэта-воина Литл-Чедворта, посвятившего жизнь Прекрасной Даме — Победе, добивающегося ее благосклонности на ристалищах. Но благоразумие все же побеждает. Он описывает влияние Ти-Пи, этого святого покровителя, «чья душа продолжала победное шествие долгое время спустя после того, как старый солдат сложил свое оружие». Описывает, как в те дни, когда «нам приходилось менять место жительства, куда бы мы ни переселялись — нервное подергиванье, — первым долгом на стену вешали портрет Ти-Пи». Он рассказывает об отце, наделенном «драгоценным свойством кристально-честного человека — чувством справедливости». «С таким отцом, как Рик, — вопрошает он, — о каком призвании, кроме юриспруденции, мог я помыслить?» Он обращается к Сильвии, примостившейся возле Рика в своей шиншиловой горжетке, с застывшей улыбкой на лице. Он выдавливает из себя благодарность ей за то, что она взвалила на себя тяготы материнских забот, когда «моя бедная родная мамочка вынуждена было сложить их с себя» А потом, так же быстро, как началось, все это вдруг оканчивается, и Пим, следом за Риком, торопливо следует к двери по проходу, смахивая слезы и пожимая руки в кильватере Рика. Возле самой двери он оглядывается и затуманенным слезами взглядом окидывает зал. И опять видит сидящую поодаль от всех женщину в громоздкой шляпе с вуалью. Он замечает, как блестят ее глаза, — блестят злобой и неодобрением, хотя все кругом буквально восхищены. Подъем уступает место виноватой озабоченности. Никакая это не вдовица, а вставшая из гроба Липси. Это Е. Вебер. Это Дороти, а я предал их всех. Это эмиссарша Оксфордской ячейки коммунистической партии, посланная сюда, чтобы быть свидетелем моего предательства. Майклы прислали ее.

— Ну как я был, сынок?

— Фантастически хорош!

— И ты тоже, сынок. Ей-богу, доживи я хоть до ста лет, вряд ли суждено мне еще раз испытать такое чувство гордости. Кто тебя так подстриг?