Идеальный шпион

Наконец Рик повернулся и сделал несколько шагов по направлению к публике с видом абсолютной добродетели, так часто предварявшим самые лицемерные из его поступков. Он добрался до стола президиума и пошел дальше. Он потянулся к микрофону и отключил его. Никакой механизм не должен вклиниваться между нами сейчас. Он остановился около самого края трибуны, там, где начинались ступеньки. Решительно выдвинув вперед челюсть, он оглядел лица собравшихся и, на секунду позволив своим чертам выразить нерешительность и поиск, начал говорить. Где-то на полпути между Пимом и аудиторией он расстегнул пиджак. «Бейте меня вот сюда, — казалось, хочет он сказать. — Вот оно, мое сердце». И наконец он начал свою речь. Голосом выше обычного. Видите, как душат меня эмоции?

— Не будете ли вы так любезны повторить ваш вопрос, Пегги? И погромче, голубушка, чтобы все могли слышать!

И Пегги Уэнтворт повиновалась. Уже не просто в качестве обвинителя, но в качестве гостьи, приглашенной Риком.

— Спасибо, Пегги.

Потом он попросил для нее стул, чтобы она могла сесть, как и все прочие. Стул был принесен самолично мэром Бленкинсопом. Пегги села в проходе, послушно, как пристыженный ребенок, которому предстоит выслушать нотации. Так это показалось тогда Пиму, как и сейчас ему кажется, ибо я давно уже решил, что все произошедшее в тот вечер Риком было заранее подготовлено. Даже дурацкий колпак на голове у Пегги его не удивил бы. По-моему, они уже раньше заприметили Пегги, видели, что она их преследует, и Рик мобилизовал всю свою изворотливость, чтобы ее перехитрить, как он это часто делал и раньше. Посланцам Маспоула ничего бы не стоило обезвредить ее на этот вечер. Бленкинсопа можно было предупредить, сказав, что присутствие ее в зале нежелательно. Не в первый и не в последний раз. В активе «двора» существовал десяток способов дать от ворот поворот полоумному шантажисту без единого гроша в кармане. Рик не воспользовался ни одним из этих способов. Как всегда, он жаждал судебного разбирательства. Он хотел, чтобы его судили и объявили кристально чистым.

— Леди и джентльмены! Эту даму зовут миссис Пегги Уэнтворт. Она вдова, которую я давно и хорошо знаю, которой долгие годы пытался оказать помощь, чья жизнь изобилует ошибками и которая пытается в несчастьях своих обвинить меня. Я надеюсь, что после нашего сообщения, когда вы все узнаете то, что Пегги собирается вам сказать, вы будете снисходительны и терпеливы к ней. Я надеюсь, вы проявите милосердие к ней, как и ко мне, помня, как трудно бывает терпеть невзгоды без того, чтобы не попытаться найти их виновника и указать на него пальцем.

Он сцепил руки за спиной. Ноги его были плотно сдвинуты.

— Леди и джентльмены! Моя старинная приятельница Пегги совершенно права.

Даже Пим, убежденный в том, что хорошо изучил все приемы ораторского искусства Рика ни разу не слышал, чтобы речь его была столь ясной, прямой, лишенной малейшей напыщенности.

— Много лет назад, леди и джентльмены, когда я был еще очень молод и пытался пробиться в жизни, как мы все пытаемся пробиться, чего бы это ни стоило, не очень-то задумываясь о путях, я очутился однажды в положении мелкого клерка, на время взявшего из ящика несколько марок и не успевшего их вернуть, прежде чем его поступок был раскрыт. Однажды я нарушил закон. Это правда. Моя мать, как и Пегги Уэнтворт, была вдовой. Отец был для меня лишь символом и примером для подражания, а из родных у меня были только сестры. Лежавшая на мне ответственность за семью заставила меня переступить пределы того, что нам диктует буква закона и что слепое, но мудрое Правосудие почитает дозволительным. И Правосудие Не замедлило откликнуться. Я заплатил сполна и буду платить по этому счету всю мою оставшуюся жизнь.

Челюсти его разомкнулись, массивные руки простерлись вперед, а одна из них вытянулась в сторону «ветеранов-буревестников» в первом ряду, в то время как взгляд его и голос устремились во мрак задних рядов.

— Друзья мои — и вы, дорогая Пегги, которую я все же считаю своим другом, верные мои сторонники в Северном Галворте, я вижу среди вас сегодня мужчин и женщин, еще достаточно молодых, чтобы совершать необдуманные поступки. Я вижу и других — людей, умудренных жизненным опытом, чьи дети и внуки уже вступили в жизнь, чтобы, следуя велениям своих страстей, бороться, делать ошибки и исправлять их. Мне хочется задать вам, пожилым, следующий вопрос: если кто-нибудь из молодежи, ваш сын или внук или мой сын — вот этот молодой человек, здесь присутствующий, готовящийся к тому, чтобы занять высочайший пост среди всех, каких можно достичь на юридическом поприще, — если бы один из этих молодых людей однажды оступился, совершил ошибку и, сполна заплатив потом по счету, который взыскивает общество, возвратился на родительский порог со словами: «Мамочка, это я! Папа, это я!», разве кто-нибудь сидящий в этом зале сегодня вечером смог бы захлопнуть перед ним дверь?