Идеи о справедливости: шариат и культурные изменения в русском Туркестане

Нарат-бай обратился ко мне со своего верблюда: «Эй, мулла, ты читаешь книгу верхом на верблюде?» Я спросил: «Какую такую книгу?» Он перебил меня: «А ты ее не знаешь?» Когда я спросил об этом своего спутника, он объяснил, что эта книга – «Ал-Хидайа». Он сказал: «Был однажды студент вроде нас; когда он путешествовал с казахами, он читал „Ал-Хидайю“ верхом на верблюде. Когда один казах спросил его, что это за книга, он ответил: „Книга, которую читают верхом на верблюде!“»[755]

Даже два мусульманских ученых с одинаковым образованием могли иметь разные взгляды на один и тот же юридический сборник. Важно уделить внимание этим различиям и выявить их причину, чтобы не помещать в основу нашего толкования мнимую общность интерпретативных диспозиций.

Во-вторых, нередко утверждается, что мусульманские правительства Мавераннахра занимались популяризацией ханафитской правовой доктрины как господствующего мазхаба в регионе. Например, Стивен Дейл замечает, что «в век Тимуридов и Самарканд, и Герат <…> привлекали всемирно известных ханафитских ученых»[756]. Стратегия продвижения ханафизма также прослеживается в политике Абулхайридов: например, Мухаммад Шейбани-хан (годы правления: 1501–1510) поручил ‘Али ал-Хорезми подготовить внушительный сборник фетв «Ал-Фатава аш-Шибанийа»[757]. Похожий сценарий мы видим через столетие: при правлении Аштарханидов появился авторитетный сборник фетв «Ваки‘ат-и дин-и джалали» авторства Мир-Хабибуллы, посвященный Субханкули Мухаммаду Бахадур-хану (годы правления: 1680–1702)[758]. Данная политика обретает отчетливые черты в более поздний период. В XIX веке появляется огромное количество источников. Заметим, что муфтиев назначали лично мусульманские правители: об этом свидетельствует множество дошедших до нас йарликов[759]. Кроме того, происходит постепенная «канонизация» исламских юридических текстов посредством перевода на персидский и чагатайский языки; в основном это касается позитивного права (фуру‘ ал-фикх)[760]. Однако что же отличает в данном аспекте правовую историю Средней Азии, если учесть, что те же тенденции мы наблюдаем во всем ханафитском мире? При правлении Османов и Моголов последователи ханафизма пользовались преимуществом по сравнению со сторонниками других правовых школ[761]. На Ближнем Востоке и в Южной Азии, где муфтии назначались государем[762], одобрение правителя наделяло определенные правовые тексты авторитетом[763].

Ввиду описанного сходства Гай Бурак утверждает, что эволюцию ханафитского мазхаба на Ближнем Востоке и в Средней Азии в послемонгольский период определяла политика правящих династий, регулировавших структуру и теоретические основы мазхаба[764]. Аргумент Бурака базируется на том, что ханская власть ограничивала свободу интерпретации юридических текстов муфтиями. Данное предположение, возможно, верно для Османской империи, где «ханафитская доктрина <…> была превращена в сборник решений, не допускающих различных толкований и готовых к применению в казийских судах»[765]. Однако это утверждение сложнее применить к Средней Азии, так как нет оснований предполагать, что механизмы ханафитской правовой практики в данном регионе отражали монопольный взгляд правящей династии. Действительно, государи иногда заказывали[766] и/или лично составляли сборники фетв: например, Шахмурад (годы правления: 1785–1800) написал сборник «Фатава-и ахл-и Бухара», а эмир Хайдар (годы правления: 1800–1826) является автором сборника «Ал-Фава’ид ал-алфия»[767]. Однако подавляющее большинство сборников фетв было составлено профессиональными правоведами, работавшими автономно[768] или в сотрудничестве с коллегами[769]. В обоих случаях правоведы составляли сборники не по поручению правителя, а по личной инициативе.