Идеологические кампании «позднего сталинизма» и советская историческая наука (середина 1940-х – 1953 г.)

Антимарровская кампания задела и С. В. Киселева, который, по мнению А. А. Формозова, «определял политику в археологии в 1945–1955 годах»[1408]. Данное утверждение представляется преувеличенным, так как до полноценного лидерства Киселеву недоставало академического звания. Кроме того, как говорилось, волны разгрома марризма задели и его, поэтому безупречной его научную продукцию, с точки зрения идеологии текущего момента, назвать было нельзя. То же можно сказать и о П. Н. Третьякове, который увлекся партийной и административной карьерой, хотя и получил в 1950 г. пост главного редактора «Вопросов истории». Другой «тяжеловес», С. П. Толстов, возглавив Институт этнографии, все больше склонялся к этнографическим исследованиям, являясь официально главным (после Сталина, конечно) в этом направлении.

Таким образом, из звезд первой величины оставался относительно молодой Б. А. Рыбаков. После войны археолог «был в расцвете своего таланта… Молодой еще, энергичный и обаятельный, он был общим любимцем»[1409]. Для лидерства у него было все. В первую очередь Сталинская премия, присужденная за классическую работу «Ремесло Древней Руси». Рыбакова поддерживал Б. Д. Греков. Недоставало только одного: академического звания и крупного руководящего поста. В сложившихся условиях именно Рыбаков наиболее активно начал разрабатывать схему генезиса древнерусской народности с учетом итогов языковедческой дискуссии.

Проблема древнерусской народности, ставшей колыбелью русских, украинцев и белорусов, традиционно вызывала острый интерес в среде советских историков[1410]. Но именно языковедческая дискуссия сыграла определяющую роль в интенсификации исследований в этом направлении[1411]. По мнению украинской исследовательницы Н. Н. Юсовой, фоном для изучения древнерусской народности оказался надвигающийся юбилей «воссоединения» Украины с Россией. Поэтому легитимация термина «древнерусская народность» приобретало мощное политическое звучание[1412]. Некоторые сотрудники Института истории, в частности Л. В. Черепнин и А. Н. Насонов, принимали участие в Междисциплинарном совещании «Методология этногенетических исследований в свете сталинского учения о языке»[1413].

Первоначально инициативу хотел захватить ленинградский историк В. В. Мавродин. Причем, именно он впервые применил термин «народность»[1414]. Его статья, посвященная этническому развитию русского народа, появилась еще до языковедческой дискуссии и являлась частью дискуссии о периодизации русской истории[1415]. Новая дискуссия также могла укрепить пошатнувшееся после идеологических кампаний конца 40-х гг. положение историка, когда он вынужден был покинуть пост декана исторического факультета ЛГУ. Мавродин подготовил доклад, который первоначально был представлен 11 ноября 1950 г. на заседании кафедры истории СССР исторического факультета ЛГУ. 1–2 февраля 1951 г.[1416] Мавродин выступил с чуть скорректированным докладом на заседании сектора истории СССР до XIX в. Института истории. Во встрече участвовали не только сотрудники сектора, но и приглашенные лингвисты. Основные идеи заключались в следующем. Историк относил появление древнерусской народности к VIII–IX вв. и связывал с распадом первобытнообщинного строя и развитием феодальных отношений. Данные процессы привели к образованию Древнерусского государства с общим государственным языком[1417]. С конца XI — начала XII в. в условиях феодальной раздробленности начался «государственный» распад древнерусской народности, решающую роль в котором сыграло татаро-монгольское нашествие. Развитие производительных сил на северо-востоке и северо-западе Руси, наблюдавшееся в XIV–XV вв., привело к формированию централизованного государства, ставшего основой великорусской народности. Мавродин подчеркивал качественное отличие великорусской народности, обусловленное более высоким уровнем развития производительных сил, перед древнерусской.

Касаясь вопроса о языке, ученый нарисовал следующую схему: «Образование русской народности происходило на древней территории кривичей, ильменских словен, вятичей и северян. Ведущая роль в формировании великорусской речи принадлежала среднерусским диалектам, хотя определенную роль сыграли также диалекты северорусские и диалекты населения северской земли, близкие к южнорусским и среднерусским диалектам»[1418]. Итак, основой новой народности оказались в первую очередь носители среднерусских диалектов. Это прямо противоречило сталинским рассуждениям о курско-орловском диалекте.