Идеологические кампании «позднего сталинизма» и советская историческая наука (середина 1940-х – 1953 г.)

Рыбаков брал за основу схему Сталина, указывавшего, что родовые языки перешли в племенные, затем в народные, а от народных в национальные. Следовательно, этногенетическое развитие русской нации проходило по линии род-племя-народность-нация. Для насыщения схемы конкретным материалом историк, учитывая скудность имеющихся сведений, применил ретроспективный анализ. Он подчеркивал, что древнерусская народность, несомненно, уже существовала в XXI вв. По его мнению, она окончательно сформировалась в IX в., что совпадало с появлением государства.

Основой древнерусских племен он считал племя «рос», входившее в антский союз и концентрировавшееся вокруг р. Роси. На смену племени приходит русский племенной союз, включавший антские племена руссов и северян и существовавший в VI–VII вв. «Русский племенной союз был длительным и прочным образованием, создавшим свою общую с незначительными оттенками культуру на пространстве от Киева до Воронежа, выполнявшим важную функцию обороны от кочевников и не менее важную функцию первичного собрания восточнославянских племен»[1429]. Наконец, племенной союз в VI–VII вв. на территории от Киева до Курска начинает эволюционировать в сторону народности[1430]. Рыбаков подчеркивал, что указанный ареал распространения русского племенного союза совпадает с локализацией курско-орловского и киевско-полтавского диалектов[1431]. Отвечая на вопросы слушателей, Рыбаков уточнил ряд положений своего доклада. В частности, он связал распространение курско-орловского диалекта с ареалом височных колец[1432].

Лингвист и историк А. И. Попов поддержал идею Рыбакова о связи между названием реки Рось и племенным наименованием русь[1433], хотя и не принял связки анты-венеды. Киевский археолог М. К. Каргер признал направление рассуждений докладчика правильным[1434]. Горячую поддержку положения Рыбакова нашли у лингвиста И. Н. Гозалишвили. А вот лингвист Р. И. Аванесов очень осторожно признал гипотетическую возможность трансформации «рос» в «рус»[1435]. Более того, он предостерег от увлечений поиском курско-орловского диалекта: «Я должен сказать, что тут с Вашими соображениями, пожалуй, согласиться трудно, но они выходят за пределы Вашей специальности и тех возможностей, которые в Вашем материале есть»[1436]. Он подчеркнул, что тогда еще рано было говорить о предпосылках появления русского и украинского языков, о чем пришлось бы говорить в случае обнаружения курско-орловского и киевско-полтавского диалектов в глубокой древности.

Отвечая Р. И. Аванесову, Рыбаков заявил, что его неправильно поняли и, говоря о диалектах, он имел в виду следующее: «Моя мысль заключается в том, что богатое историческое прошлое этой территории обусловило богатство языка, и в дальнейшем, когда древнерусская народность распалась на части, когда в каждой из этих частей оказалась какая-то доля этой древнерусской земли, именно эта доля древнерусской земли и повлияла на создание языка»[1437]. Таким образом, выступавший переместил проблему с поиска собственно диалектов на изучение их предыстории.

Несмотря на ряд замечаний, видно, что предложенный доклад был встречен хорошо. Рыбаков грамотно расставил акценты, тесно переплетая интересные наблюдения, выведенные из фактического материала, гипотезы и аксиоматические идеи Сталина.

Через некоторое время доклад был опубликован в виде статьи в журнале «Вопросы истории»[1438]. Наиболее развернуто описанные положения были представлены в статье 1953 г., опубликованной в «Советской археологии». Символично, что номер открывало сообщение о смерти вождя. В публикации в более развернутом виде, с учетом новых идей и находок, обосновывались те же положения. Теперь Рыбаков доказывает существование «курско-орловского сектора славянства», рассматривая его как восточную часть Русской земли V–VII вв.[1439]

Смерть Сталина избавила археологов и лингвистов от необходимости обосновывать его «гениальные» откровения. Но, любопытно отметить, что в дальнейшем положения, прописанные Рыбаковым на основе сталинской этногнетической теории, практически полностью вошли в фундаментальные «Очерки истории СССР»[1440], представлявшие собой ориентир для советской исторической науки. Таким образом, это еще один пример того, что концепции, рожденные в годы идеологических кампаний и дискуссий, прочно вошли в советский исторический нарратив.

3. Бои за историю Крыма в послевоенном СССР