Идеологические кампании «позднего сталинизма» и советская историческая наука (середина 1940-х – 1953 г.)

Нередко это играло злую шутку. Приведем парадоксальный, но все же показательный пример. В 1946 г. были намечены выборы в Академию. Институт истории, как ведущий научно-исследовательский центр, также выдвинул своих сотрудников. На общем собрании Ученого совета, который имел полномочия выдвижения, особенно деятельными оказались беспартийные Н. В. Устюгов и С. К. Богоявленский. Именно они, по уверениям членов партбюро, оказались наиболее активны на выборах, развернув агитацию за «своих» кандидатов. Коммунисты начисто им проиграли. Более того, продвигавшиеся от партбюро кандидаты были провалены советом, поскольку почти не имели печатных трудов. Конечно же, наличие печатных трудов с партийной точки зрения было не так уж и важно, в то время как академическая традиция предполагала, что в академики и члены-корреспонденты выдвигают не за партийные заслуги и общественную нагрузку, а за реальные научные достижения. В итоге прошли следующие кандидатуры. В академики: Косминский, Пичета, Минц, Якубовский. В члены-корреспонденты: Дружинин, Нечкина, Архангельский, Юшков, Тихомиров, Никольский и т. д.[409] А. М. Панкратова посетовала: «Нельзя было выдвигать таких товарищей, которые не имеют печатных трудов»[410].

Партбюро пользовалось чрезвычайным влиянием в любом образовательном или научном учреждении. Фактически его членам было дело до всего, начиная от личной жизни человека и кончая научно-исследовательской политикой руководства. Они должны были зорко следить за тем, чтобы директивы партии были четко реализованы. Наличие в его рядах административно весомых членов давало дополнительные рычаги давления на руководство.

Показательным является закрытое отчетно-выборное собрание, прошедшее в Институте истории 27 февраля 1945 г. Председательствовал на нем В. П. Волгин. На нем выступал молодой научный сотрудник сектора Советского периода Гуревич, который посетовал на неправильное отношение дирекции к работе сектора, отсутствие должного научного руководства. В этом случае молодой историк как коммунист критиковал свое начальство, что органично вписывалось в его партийную роль. Но просто критики явно недостаточно — необходима и самокритика работы партбюро. Она прозвучала в выступлении Толмачева: «За последнее время на идеологическом и, в частности, историческом фронте имели место отдельные ошибки и колебания, а партбюро своевременно на них не среагировало…»[411].

Любопытные проблемы были подняты в речи Н. А. Сидоровой. Она признала: «Плохо, что мы недостаточно авторитетны в глазах старых специалистов, и наша задача — приблизить их к себе и через них проводить свою партийную, нужную линию»[412]. Выше уже было указано, что авторитет представителей партбюро часто был невысок из-за того, что общественная деятельность и идеологическая дисциплина явно превалировали над научными достижениями. Именно поэтому и был предложен хитроумный план по привлечению «старых», авторитетных историков в ряды партии. Идею поддержал А. Д. Удальцов, подчеркнувший, что «нужно смелее выступать в прениях с беспартийными специалистами и вовлекать их в круг марксистских идей, привлекать к докладам»[413].

«Программа» по привлечению «старых специалистов» была неофициально запущена. И поскольку членство в партии давало серьезные преференции, она имела определенный успех. Поэтому в партию вступали люди уже зрелые с научной и жизненной точек зрения. 15 марта 1950 г. состоялся прием в кандидаты в члены партии известного историка А. А. Новосельского. Партийные билет, вероятнее всего, был тому необходим для занятия должности заместителя директора Института.

Перед голосованием кандидат должен был описать свой жизненный путь. Следуя ритуалу, Новосельский представил свою научную биографию как изживание буржуазного прошлого и освоение марксизма: «Великую Октябрьскую соц. революцию я встретил вполне зрелым человеком. Учился и работал я в университете, когда там была группа крупных буржуазных историков: Богословский, Пичета, Готье, Любавский, Петрушевский, Виппер. Все они были моими учителями. Лекции Ключевского я не слышал. Взгляды мои тогда были далеки от марксистско-ленинского учения, и когда произошла Великая Октябрьская социалистическая революция, мне пришлось перерабатывать все свое мировоззрение. В процессе моей работы после революции, моя система мировоззрения неуклонно менялась, я учился, перевоспитывал себя, овладевал марксистско-ленинской методологией. И вот, этот долгий путь привел меня к единственному решению обратиться в партийное бюро с заявлением о приеме меня в кандидаты в члены партии. Это решение является результатом долгого обдумывания. Сейчас я пришел к твердому решению и прошу удовлетворить мою просьбу»[414]. На дежурный, но от этого не менее важный вопрос о том, колебался ли он, следуя линии партии, Новосельский ответил, что «никаких колебаний и желаний сблизиться с эсерами и меньшевиками у меня не было. Я внимательно присматривался и прислушивался к Партии (так в тексте. — В. Т.)…»[415].