Идеологические кампании «позднего сталинизма» и советская историческая наука (середина 1940-х – 1953 г.)

Со стороны молодых советских историков, искренне верящих в коммунистические идеалы, сближение с западом казалось возможностью мирного продвижения коммунизма во все страны мира. Об этом свидетельствует речь З. В. Мосиной, произнесенная в 1948 г., но явно отражающая настроения части сообщества: «Эти иллюзии зародились во время войны и после окончания войны, когда мы почувствовали некоторое головокружение и от успехов советской армии, и от успехов советской дипломатии, когда нам казалось, что после того, как наша родина одержала такую блестящую победу, сыграла такую роль в истории человечества, что теперь все свободолюбивые народы, как мы их называли, окружат нас таким плотным кольцом, будут помогать нам и в области культуры, и в области науки, что у нас будут соратники, которые нам помогут. И мы заблаговременно протянули им руки. И потом мы думали, что найдем таких же соратников и в Англии, и в Америке, что они советскую науку так же будут приветствовать, пойдут нам навстречу и начнется новая эра тесных взаимоотношений»[432]. Ни эти, ни другие надежды не сбылись, а Запад стал главным источником образов врагов.

Как это неоднократно указывалось, в годы войны наметился процесс сближения советской науки с западноевропейской и американской. Это выразилось в интенсификации научных контактов, поездках советских ученых за рубеж и приезд иностранных в СССР[433]. Одновременно данная тенденция соседствовала с нарастанием изоляционистских явлений в отечественной науке, проявившихся еще в годы Первой мировой войны[434]. Тем не менее, ясно, что перед советской наукой возникла реальная альтернатива: стать частью мирового сообщества или развиваться по интерналистскому пути. И не вина ученых, что был реализован второй вариант.

Научное сообщество возвращалось к нормальной жизни, где повседневное и идеологическое тесно переплетались. Шли заседания партбюро, работали ученые советы, защищались диссертации. Но в однотипных протоколах партийных собраний и стенограмм обсуждений на ученых советах можно обнаружить неожиданные вещи, свидетельствующие о новых веяниях и демократизации научной жизни. Например, согласно резолюции партийного собрания Института истории от 24 января 1946 г., «основной формой работы следует признать форму монографического исследования…»[435]. В этом коротком заявлении фактически ставится вопрос об отказе от коллективных изданий, прозванных злыми языками «братскими могилами».

В советской идеологической системе коллективный труд — это воплощение идей коллективизма, высшей формы общественных отношений. Играл он и важную контролирующую роль. В коллективном издании практически исчезали индивидуальные исследовательские черты, оригинальные концепции и неожиданные наблюдения. Часто они отбраковывались в процессе многочисленных обсуждений и согласований. Признание, а фактически призыв сделать монографию главной формой научного творчества — это уже отказ от коллективизма, шаг в сторону демократизации и индивидуализации научного творчества.

Но на этом новации не закончились. В связи с увеличением контактов с западными странами и учеными был поставлен вопрос об активизации заграничных командировок. «Добиться осуществления заграничных командировок для работы наших специалистов в архивах и библиотеках за пределами нашей страны»[436], — гласил один из пунктов резолюции. «Железный занавес» еще не опустился, а понимание того, что наука может развиваться только в тесных международных контактах, стало нормой. Но ситуация стремительно менялась.

Указанные тенденции, вызывавшие надежды на либерализацию общества и науки, тесно переплетались со старыми призывами соблюдать идеологическую бдительность и бросать все силы на борьбу с буржуазной историей. Так, в перспективном плане Института истории на 1946 г. находим очередной призыв к бдительности: «В новой исторической обстановке, в связи с фактом усиления международной роли СССР, в мировой исторической науке будут, может быть еще сильнее, чем раньше, развиваться всякого рода антимарксистские течения и школы»[437].

Уже в 1945 г. в советской исторической науке прошла череда громких скандалов, связанных с очевидным стремлением власти усилить контроль над исторической наукой и скорректировать вектор ее развития. В журнале «Большевик» была опубликована рецензия Н. Н. Яковлева на книгу Е. В. Тарле «Крымская война», в которой писалось, что в монографии излишне идеализируется царская Россия и ее внешняя политика[438].