Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 1

30 августа 1946 года Секретариат ЦК утвердил состав редколлегии журнала «Звезда»: главный редактор А. М. Еголин, секретарь редакции П. И. Капица, члены редколлегии Б. А. Лавренев, А. А. Прокофьев, Б. Ф. Чирсков, Е. М. Кузнецов, В. П. Друзин[300]. Таким образом, из утвержденных Ленинградским горкомом 16 июня 1946 г. членов редколлегии в новый состав не попали не только Зощенко и упоминавшийся в постановлении Юрий Герман, но и обладатель нерусской фамилии, член ВКП(б), литературовед и критик Б. С. Мейлах.

Постановление ЦК навело порядок не только в ленинградских журналах, но и в советской литературе вообще. К. М. Симонов писал позднее:

«…В конце войны, и сразу после нее, и в сорок шестом году довольно широким кругам интеллигенции, во всяком случае, художественной интеллигенции, которую я знал ближе, казалось, что должно произойти нечто, двигающее нас в сторону либерализации, что ли, – не знаю, как это выразить не нынешними, а тогдашними словами, – послабления, большей простоты и легкости общения с интеллигенцией хотя бы тех стран, вместе с которыми мы воевали против общего противника. Кому-то казалось, что общение с иностранными корреспондентами, довольно широкое во время войны, будет непредосудительным и после войны, что будет много взаимных поездок, что будет много американских картин – и не тех трофейных, что привезены из Германии, а и новых, – в общем, существовала атмосфера некой идеологической радужности, в чем-то очень не совпадавшая с тем тяжким материальным положением, в котором оказалась страна, особенно в сорок шестом году, после неурожая.

Было и некое легкомыслие, и стремление подчеркнуть пиетет к тому, что ранее было недооценено с официальной точки зрения. Думаю, кстати, что выбор прицела для удара по Ахматовой и Зощенко был связан не столько с ними самими, сколько с тем головокружительным, отчасти демонстративным триумфом, в обстановке которого протекали выступления Ахматовой в Москве, вечера, в которых она участвовала, встречи с нею, и с тем подчеркнуто авторитетным положением, которое занял Зощенко после возвращения в Ленинград. Во всем этом присутствовала некая демонстративность, некая фронда, что ли, основанная и на неверной оценке обстановки, и на уверенности в молчаливо предполагавшихся расширении возможного и сужении запретного после войны. Видимо, Сталин, имевший достаточную и притом присылаемую с разных направлений и перекрывавшую друг друга, проверявшую друг друга информацию, почувствовал в воздухе нечто, потребовавшее, по его мнению, немедленного закручивания гаек и пресечения несостоятельных надежд на будущее»[301].

Но произошло иное: