Идеология и филология. Т. 3. Дело Константина Азадовского. Документальное исследование

Положение следователя, вообще говоря, очень тяжелое положение. Разумеется, оно далеко не может сравниваться ни с положением фельдмаршала во время военной кампании, ни даже с положением гарнизонного прапорщика во время осады Севастополя; но личный взгляд следователя может придать всякому мало-мальски важному делу интерес, не изъятый своего рода тревожных ощущений. Бывают, конечно, следователи, которые смотрят на свои обязанности с тем же спокойствием, с каким смотрят на процесс пищеварения, дыхания и тому подобные фаталистические отправления своего организма; но до такого олимпического равнодушия не всякий может дойти. Иногда случается, что в голову нахлынут тысячи самых разнообразных и даже едва ли не противозаконных соображений и решительно мешают вышеозначенному спокойствию. Шевельнется, например, ни с того ни с сего в сердце совесть, взбунтуется следом за нею рассудок, который начнет, целым рядом самых строгих силлогизмов, доказывать, как дважды два – четыре, что будь следователь сам на месте обвиняемого, то… и так далее. Ну, и раскиснешь совсем…

Именно в таком положении и оказался, видимо, Арцибушев. По неведомому стечению обстоятельств он остался «один на один со своею совестью» и… прислушался к ее голосу. Вряд ли это было легким решением для Олега Николаевича, старшего офицера ленинградской милиции.

И здесь мы должны согласиться с Юрием Щекочихиным: даже в таких специфических областях, как уголовный розыск или органы государственной безопасности, встречаются люди, для которых понятие «совесть» не является пустым звуком.

Заседание 20 июля 1988 года

Второй день вернул ситуацию в нормальное правовое русло, не допускающее подобных сбоев. Арцибушев, который накануне начал было говорить, казался в этом заседании если не полностью другим человеком, то, во всяком случае, изменившимся. Всем присутствующим стало очевидно, что накануне вечером с ним «побеседовали». Арцибушев не стал отказываться от своих предыдущих показаний, но перестал отвечать по существу.

Прокурор Якубович тактики своей не изменил – он последовательно и педантично отклонял ходатайства, касавшиеся сотрудников КГБ и истребования материалов проверки. Свое несогласие с просьбой вызвать в суд Архипова и Шлемина прокурор мотивировал тем, что «суд рассматривает исключительно вопрос по обвинению Азадовского по ст. 224».

Выступление «юрисконсульта автоколонны» Е.Э. Каменко, который вел уголовные дела Азадовского и Лепилиной, напоминало скорее «игру в молчанку». Каменко ссылался на давность событий, а на вопросы Азадовского вроде «вы писали в объяснительной записке 1983 года об участии сотрудников КГБ» скупо отвечал: «Раз писал, значит, так и было»; но ничего нового добавить не мог.

Вернувшись к вопросу о появлении наркотиков в квартире Азадовского, прокурор не стал рассматривать версию Арцибушева (о «врагах») и, уж конечно, не вспомнил слова Хлюпина (о сотрудниках КГБ). Для обоснования своей обвинительной тактики он выбрал другого подозреваемого – «гражданку Лепилину, осужденную за хранение наркотиков и признавшую свою вину». Этот демарш прокурора лишь добавил нервозности в обстановку судебного слушания, и без того достаточно накаленную.

Светлана была допрошена в качестве свидетеля. Она подробно рассказала о том, что происходило в день задержания, о тех унижениях, которым была в тот же день подвергнута, и ее показания с предельной ясностью обнажили и циничный расчет, и масштаб провокации, осуществленной против нее и Азадовского. Выступление Светланы стало наиболее заметным событием второго дня. Цитируем по сохранившейся записи: