Идеология и филология. Т. 3. Дело Константина Азадовского. Документальное исследование

В народе говорят: «Правда рано или поздно восторжествует». Так оно и есть. Народная мудрость незыблема в своих утверждениях. Но лаконичные изречения обычно требуют уточнения.

Принято считать, что рано – это когда униженный и оскорбленный еще жив и остатки сил употребляет на восстановление своей репутации и честного имени, отмываясь и отряхиваясь от всей той гнусности и пакости, в которые его так долго и усердно окунали. Это – лазурное «рано». Поздно же – когда человека уже нет, и обмывали его (в буквальном смысле) родственники перед похоронами. Имя же его робко и застенчиво, в большинстве своем мимоходом, «восстановили», объявив, что «так получилось» или еще лучше – «время было такое».

Это очень удобно – все списывать на время. Особенно для тех, кому нужно было бы воздать должное за их физические и моральные преступления. Но они почему-то частенько в том же почете, при том же интересе и радостях. И самая большая радость для них – в том, что они-то живы и невредимы, а загнанные на тот свет возразить не могут.

Что же такое были 1980-е годы? Сегодня уже становится все труднее говорить о том, какой в действительности была жизнь в Советском Союзе. Вероятно, привычный и бесспорный тезис 1990-х годов – о том, что Советский Союз все годы своего существования оставался тоталитарным государством, – станет восприниматься через несколько лет как альтернативное мнение по отношению к позиции «историков-государственников». Впрочем, такое вопиющее искажение собственной истории приводит лишь к повторению тех же ошибок. Ведь и 1980-м годам тоже предшествовала эпоха относительной свободы.

Страна уже однажды отреклась от бесчеловечной практики советского прошлого: в 1956 году, на ХХ съезде КПСС, когда Н.С. Хрущев призвал «полностью восстановить ленинские принципы советского социалистического демократизма, выраженные в Конституции Советского Союза, и вести борьбу против произвола лиц, злоупотребляющих властью». И многие тогда понадеялись, что время тоталитаризма необратимо ушло.

Но оказалось, что нравственные изменения общества не лечатся лозунгами и что частичная реставрация – неизбежный атрибут эпохи перемен (вариативна лишь глубина возврата). Эпоха застоя дала с лихвой проявиться общей генетической памяти: навыки попрания прав личности, хорошо усвоенные в 1930-е годы, нашли свое применение и в 1970–1980-е годы. Возобновились преследования; система органов государственной безопасности, которую следовало сократить, еще сильнее разрослась, а восхождение на политический олимп ее начальника дало ведомству реальный повод почувствовать, с одной стороны, полную безнаказанность, а с другой – свою острую востребованность. В результате, как установит в 1991 году парламентская комиссия С.В. Степашина, «КГБ СССР стал самостоятельной политической силой с собственными интересами и объективно превратился в надгосударственный институт».

В деле Азадовского этот «институт» действовал даже не надгосударственными, а уж совсем внегосударственными, то есть абсолютно незаконными методами: отправляя людей в тюрьму по политическим мотивам, он формально не марал руки сам, а делал эту грязную работу руками смежных государственных структур. Наверное, когда в кабинетах госбезопасности шел разговор о необходимости ареста Азадовского и Лепилиной с подбрасыванием им улик, использовались такие высокие и убедительные категории, как «безопасность страны», «происки западных спецслужб», «невозможность бездействия» и тому подобные. А в результате – череда бесконтрольных и беззаконных действий, которые наносят едва ли не смертельный удар по демократическим институтам (даже если говорить не о подлинной демократии 1990-х годов, а о так называемой советской демократии).