Иди и не греши

— Ничего не поделаешь, — развел руками прокурор. — Работа такая…

Возвращался Дима в монастырь уже поздно, в десятом часу, когда всенощная под воскресенье уже завершилась и помолившийся народ расходился из монастыря. Пропуская людей в монастырских воротах, он вдруг столкнулся с Натали Мишене.

— Наташа! — удивился Дима. — Вы здесь? Разве вы не должны были уехать сегодня утром?

— Я осталась, — сказала она с мечтательной улыбкой. — Проводите меня.

Провожать ее следовало до гостиницы, то есть десять-пятнадцать шагов. Все это расстояние Дима прошел с нею в молчании, но у самых дверей она вдруг сказала:

— Я буду завтра причащаться.

— Да? — не очень удивился Дима. — Могу спорить, вы разговаривали с отцом Феодосием.

— Да, — призналась она, сияя. — Он рассказал вам?

— Нет, — сказал Дима. — У него нет привычки рассказывать об интимных беседах. Просто это становится общим явлением, когда заблудшие личности вступают в беседу с отцом Феодосием, после чего с ними происходит душевный переворот. Я могу представить ваше состояние, потому что и сам когда-то прошел через это. Значит, вы остаетесь до завтра?

— Да, — кивнула она. — Женя Дружинин обещал отвезти меня в город на служебной полицейской машине.

— Рад за вас, — кивнул Дима. — Тогда я желаю вам всех благ, и завтра мы еще успеем попрощаться.

— Спокойной ночи, — ласково кивнула ему Натали.

Он уже шагнул в сторону монастырских ворот, когда она окликнула его:

— Дима!

— Что? — повернулся он к ней.

— Серж говорил, что коллекция находится в руках какого-то работника вашего монастыря. Кажется, он называл его Алексис.

Дима мрачно кивнул.

— Почему вы раньше об этом не рассказали?

Она виновато улыбнулась.

— Я не считала себя вправе вмешиваться не в свои дела.

— Замечательно, — сказал Дима сухо. — Если бы случилось наоборот, то вы могли бы сохранить ему жизнь.

— Что? — испуганно спросила она.

— Да, да, — кивнул Дима. — Этот самый Алексис убит сегодня утром.

Она прислонилась к стене, подняв сжатые руки к груди.

— Какой ужас!..

Диме стало ее жаль, и он сказал:

— Ладно, ладно, я неправ, и вы тут ни при чем. Этот парень сам на себя накликал беду.

— Он мог остаться в живых, — пролепетала Натали.

— Вы не могли этого знать, — сказал Дима. — Идите спать, но завтра не забудьте сказать об этом на исповеди.

— Помолитесь обо мне, — попросила она.

— С условием, что вы больше ничего не скрыли, — сказал Дима.

Она печально улыбнулась.

— Но я действительно больше ничего не знаю.

— Тогда я буду о вас молиться, — сказал Дима.

Возвращаясь в монастырь, он подумал, что вряд ли душевное потрясение Натали окажется достаточно глубоким. Для нее это не более, чем экзотическое переживание, и, когда в Париже ей встретится какой-нибудь новый араб или коренной житель Новой Гвинеи, она легко позабудет о Ксенофонтовом монастыре на севере России. Но он не мог не признаться сам себе, что это его злое предположение является проявлением хрестоматийного фарисейства, и потому искренне устыдился его. Ему тоже было о чем рассказать на исповеди.

Теперь он направился к отцу-наместнику сам и угодил на совещание, посвященное подготовке к встрече владыки Геронтия на предстоящий день. Здесь были отец Лука, отец Зосима, отец Галактион и отец Никон, вся административная верхушка обители. Отец Дионисий был в настроении меланхолическом, высоких требований не предлагал и к недостаткам был излишне снисходителен. Он заранее переживал свой уход и потому пребывал в демонстративном стоическом смирении. Дима присел в стороне, послушал их разговоры и невольно задумался о том, как разительно воздействует административная функция на исполнителя ее. Перед ними были монахи, люди, принявшие решения отречься от многих мирских утех ради следования путям Господним. И что же с ними становилось, когда возникали хозяйственные проблемы? Это была типичная производственная планерка, разве что матом не ругались. Кроткий Лука упрекал в нерадении Галактиона, надменный Никон горячо нападал на Зосиму, а последний в свою очередь ссылался на слабое руководство в лице бригадира Алексея Хворостова. Новость об убийстве последнего еще не дошла до монастырской братии, и потому Дима счел необходимым вмешаться и сообщить им об этом. Отцы были шокированы.

— Как убит? — высказал общий испуг Никон.

— Ножом в сердце.

— Его что же… э… сатанисты убили? — спросил нерешительно Лука.

— Не совсем, — сказал Дима. — Его убили уголовники.

— Це вин зараз мученик будэ… — проговорил с сомнением Зосима.

— Ни, нэ будэ, — сказал Дима, который позволял себе иногда передразнивать украинский выговор заместителя благочинного. — Он сам оказался в числе преступников.

Они подавлено замолчали. Отец Никон кашлянул и спросил:

— Это как же?

— Следствие покажет, — сказал Дима.

Совещание было скомкано, и отцы скоро разошлись. Дионисий продолжал пребывать в состоянии стоическом и потому произнес с горечью:

— Ну вот, теперь еще и это.

— Это еще не все, — сказал ему Дима. — Но если ты, отец, желаешь посмаковать свое несчастье, то я лучше пойду.

Дионисий удивленно вскинул брови.

— Что, я настолько плох? — спросил он.