Иди ко Мне!

Вот другой случай. Паломников из Москвы часто привозит в монастырь экскурсовод Дарья Спивякина. Конечно, на работе, бывает, устаёшь, но после одной экскурсии Дарья вернулась буквально без сил. Оказывается, на этот раз с их группой приехала из Москвы пожилая паломница с костылём — еле-еле ходит. Ну то, что больной человек ходит с трудом, — это как раз вызывало сострадание. Но ведь паломница буквально застревала у всех святынь, подолгу молилась здесь, а нагнав наконец группу, просила экскурсовода повторить то, о чём она рассказывала в её отсутствие. Более того, как подосадовала Дарья, автобус давно пора отправлять в Москву — шофёр уже ругается, а хромая паломница с костылём пошла помолиться у могил убиенных Оптинских братьев, и неизвестно, когда вернётся.

Прошло некоторое время. Сижу я в нашем экскурсионном бюро одна. Вдруг входит пожилая женщина и начинает как-то демонстративно-радостно ходить мимо меня — туда-сюда, туда-сюда. Честно признаться, я опешила и даже подумала: «Всё ли с ней в порядке?» А чуть позже, и уже с помощью Дарьи, выяснилось — это была та самая хромая паломница, что приезжала в Оптину с костылём. А женщина рассказала, что после молитвы у могил Оптинских братьев в ноги вступила такая невыносимая боль, будто резали по живому. Еле-еле она добралась до дома и забылась от боли только во сне. А наутро она проснулась здоровой — ходит теперь легко и в костыле не нуждается. Между тем она болела с восемнадцати лет.

Вот ещё один, вероятно, незначительный случай, но протоиерей Александр Шаргунов почему-то очень обрадовался, когда я рассказала ему о нём. Дело было так. Перед Великим постом я дала себе зарок — не буду есть ничего вкусного, и даже фрукты не позволяла себе есть. А на третьей неделе Великого поста пришла рано утром помолиться у могил новомучеников. В часовне никого не было. И вдруг вижу — на могиле отца Василия лежит большое красное и такое сочное яблоко, что мне очень захотелось его съесть. Нет, думаю, я же зарок дала. А пока я молилась у могил инока Ферапонта и инока Трофима, яблоко исчезло. Иду я на работу в наше экскурсионное бюро, и так яблочка хочется... А вокруг безлюдье — дорожки ещё с вечера прочистили от снега, и за ночь их лишь слегка припорошило снежком. На снегу ни следочка, и лежит среди этого белоснежного покрова, ещё не тронутого человеком, большое жёлто-зелёное яблоко. Очень вкусное! Когда я рассказала моему духовнику отцу Никите, что, не утерпев, съела яблоко, он даже засмеялся: «Да как же не съесть яблоко, если тебе его сам отец Василий послал?» А ещё рассказ про яблоко очень порадовал протоиерея Александра Шаргунова, и он сказал: «Вот-вот — это то самое!» А «то самое», как я поняла, означает вот что: да, на могилах убиенных братьев, как и положено, служат панихиды, но множатся известия, что они уже прославлены у Господа.

Рассказывает экскурсовод из Калуги Вера Дьяченко:

— 18 мая моему любимому племяннику Алёше исполнилось восемнадцать лет, а вскоре после дня рождения он исчез, оставив записку: «Меня не ищите. Потом позвоню сам». Алёша учился тогда на первом курсе сельхозинститута и жил у моей сестры, его тётки, в Челябинске. Сначала сестра обзвонила друзей и знакомых Алёши в Челябинске, потом позвонила его маме в Алтайский край и мне в Калугу, но Алексей нигде не появлялся.

Через три дня мы подали на розыск в милицию, понимая, что случилась беда. И, хотя в милиции нас уверяли, что для молодёжи это нынче обыкновенное дело — мол, погуляют и возвращаются, мы твёрдо знали: Алёша никогда бы не позволил себе трепать нервы родным. Он даже словом не смел никого обидеть — такой это был светлый и чистый юноша, и мы в Алёше не чаяли души.

Потянулись дни и недели ожидания. Мы были в ужасе. Моя мама, бабушка Алёши, наложила на себя суровый пост и сказала: «Не буду ни есть, ни пить, пока Алёша не найдётся». А я в ту пору часто бывала в Оптиной пустыни и буквально поливала слезами могилки отца Василия, инока Ферапонта, инока Трофима, умоляя их о помощи.

Алёша был мне как сын, и я чувствовала сердцем — Алёша в опасности.

Он действительно умирал в те июньские дни. Много позже, когда Алёша вышел из больницы и мог уже разговаривать, он рассказал нам, почему уехал из дома. Оказывается, его отчислили из института, потому что после зимней сессии он долго болел и пропустил много лекций. Алёша учился тогда на платном отделении института, и его замучила совесть — родители тянутся из последних сил и отказывают себе во многом, чтобы сын получил высшее образование, а он их так подвёл. И тут ему попалось на глаза объявление в газете, что в Екатеринбурге приглашают на работу молодых людей и обещают высокие заработки. Вот и решил он уехать на заработки, а уже из Екатеринбурга позвонить родным.