Я сухо кивнул и покинул притон. С третьей попытки удалось поймать кэб; вскоре я уже смотрел в окно на удаляющуюся реку. Голова Лоррейн покоилась на моих коленях, иногда я убирал спутанные волосы с ее лица. Мне хотелось верить, что наркотик уже не действует и она просто спит. По крайней мере, она не кричала и – это главное – дышала. Я прижался к стеклу виском. Определенно, мне пора было делать что-то. Иначе из притонов скоро придется вытаскивать меня.
Я вспомнил, как мы впервые встретились – у тела ее сестры. Можно представить более располагающее к знакомству место? Если подумать, все наши встречи происходили при мерзких обстоятельствах. И почти всегда я говорил то, что не говорят леди. Подозреваемая. Помеха. Противник. Напарник. Теперь… что-то, чего я не понимал. Что-то с запахом корицы, вишневого табака, опиума. Опиума, доводящего до тошноты. Несущего смерть.
– Лори… – тихо произнес я.
В ледяном кэбе, в снегу не хватало солнца.
– Нельсон?..
Она шевельнулась. Приподняла голову, вцепилась мне в руку, цветасто выругалась.
– Какого черта, куда вы меня тащите?
Голос звучал глухо и хрипло. Определенно… солнечный луч проснулся не в лучшем расположении духа. И все-таки я улыбнулся вполне искренне.
– Живы.
– Конечно, я жива. – Она попыталась сесть, но упала назад. – Что могло со мной случиться?
– Учитывая, сколько вы выкурили?
– Три-четыре трубки, не больше. И я не собиралась возвращаться, вы…
Она осеклась. По остекленевшему взгляду я понял: что-то вспомнила. Подняв руку, потрогала шею, на которой темнел багровый, кровоточащий след. Не просто след. Рисунок.
– Она…
– Навещала вас. Да?
Теперь я старательно смотрел только в окно. Я ждал любого всплеска чувств: слезы, проклятья, новые отрицания. Но Лоррейн ответила ровно:
– Да. Я видела ее. Правда, еще я видела привидение или что-то вроде того, так что, может, я просто…
Я повернулся к ней. Продолжение угадывалось без труда.
–
Мы неотрывно смотрели друг на друга. Ее ресницы слабо дрогнули.
– Как вы назвали меня?
Я молчал. Она все-таки села, внимательно всматриваясь в мое лицо.
– Повторите?..
Слишком близко. Может, опиум, которым я надышался, давал о себе знать, но я только безмолвно, как околдованный, смотрел на ее сухие губы. И наконец, вместо того чтобы отодвинуться, просто закрыл глаза и повторил: «Лори».
Пальцы сжали мою руку. Погладили запястье, забираясь под манжету рубашки.
– Почему вы поехали за мной?
– Я виноват.
– Вас никогда это не волновало.
– Я боялся за вас.
Ее голос тут же обжег легкой насмешкой:
– Что я, как истинная наркоманка, да еще женщина, могла наделать глупостей?
Я посмотрел на наши руки. Большим пальцем она гладила мою ладонь.
– Что вы могли пострадать, – твердо ответил я. – Я не должен был оставлять вас с этой правдой наедине. Я…
Она покачала головой и выпустила меня; отодвинувшись и закутавшись, прислонилась к спинке сидения.
– Но это моя правда. Я ее заслужила. И я выдержу.
Мне нечего было ответить, каждый сам выбирает свою битву. Некоторое время мы молчали, потом она с тяжелым вздохом произнесла:
– Я верила ей как себе. Она верила мне. Неужели она сошла с ума, Нельсон? Почему?
– Про многих сумасшедших можно сказать, что причина их безумия понятна?
– Почти ни про одного…
Стучали по мостовой лошадиные копыта, проплывали мимо блеклые постройки, падал снег, лепясь к стеклу. Лоррейн устало прикрыла глаза и замолчала.
Вскоре кэб остановился у нашего дома, и, открыв дверцу, я помог ей выбраться. Ее шатало; она опиралась на меня. На лестнице она покачнулась, и я снова хотел подхватить ее на руки, но она запротестовала. Дверь открылась. На крыльцо вышла Пэтти-Энн. Морщась от промозглого ветра, она пропустила нас в коридор и снова повернула защелку. В свете газового светильника она смотрела то на меня, то на Лоррейн и молчала. Выражение обиды так и не исчезло из ее глаз. Я тихо сказал:
– Извини, Пэтти. Ты… и так слишком много потеряла. Давай не будем терять хотя бы друг друга.
Ее розовые пухлые губы дрогнули.
– Ничего, братец. Я никогда не забываю о том, что ты лошадиная задница.
Она улыбнулась и, развернувшись, снова направилась к лестнице.
Пошатываясь, я добрела до гостиной и опустилась в кресло, склонила голову, позволяя волосам упасть на лицо. Тошнило, голова раскалывалась. Руки и ноги были ледяными, настолько, что онемели пальцы. Я молча прислушивалась к шагам. Падальщик ходил по гостиной: задергивал гардины, зажигал свет. Он не заговаривал со мной, а я по-прежнему ощущала ком в горле. Никогда еще я не чувствовала себя такой дурой. Хотя мой мир ведь рухнул, может, мне и простительно.