Иди на мой голос

– Только если дож расщедрится и выпустит их из Венеции. А я сомневаюсь, что он сделает это раньше, чем получит флотилию.

Потрясающая весть о летающем корабле, построенном руками двух женщин, все же просочилась в газеты. Об этом уже говорят везде, куда ни придешь. Немного отступила на задний план даже война с турками, хотя в последние месяцы именно она была предметом основных столичных пересудов. Теперь же итальянка, англичанка и их фрегат затмили идущие в атаку полки́. Ведь наш век стремительно летит к финалу. Это уже XVIII век нашей эры, а если смотреть дальше Христа, то человек – довольно древнее создание. Неужели он наконец нашел путь к Господу? Аэростаты Шарля, Розьера и Монгольфье[51], творения мужчин, оказались лишь первыми несмелыми шагами: способные подняться, они не справлялись с беспощадным ветром и лишены были настоящего управления. Это же судно, по слухам, работает не на шаре, а на внутренней топке и искусно встроенных баллонах с горячим воздухом и может маневрировать. Пока слухи туманны и не подтверждены, но Моцарт уже не выпускает газету из рук.

– Можете представить? Устраивать балы в небе, пить в небе вино, играть в небе на скрипке!

– Или на клавесине?

– Будем прагматичными, Сальери, незачем тащить тяжелый клавесин на летучий корабль. Еще скажите: орга́н!

Невольно я усмехаюсь в ответ. Моцарт снова блуждает по строчкам взглядом, будто ища хоть что-то, что пропустил в небольшой статье. В порывистой радости он похож на моих детей – они, едва услышав о „летучих лодках“, запрыгали по комнате, особенно, конечно, гордились девочки. Как им не гордиться, что настоящие крылья изобрели женщины, одна из которых была торговкой цветами, а вторая – аристократкой, сбежавшей из-под венца.

– Хотите полетать?

– Да, было бы интересно. Вот только я очень не хочу разбиться.

Я лукавлю, скорее по привычке, играя свою строгую скучную роль, от которой иногда так устаю, что забываю ее сбросить. Моцарт, конечно, об этом догадывается:

– Если рассуждать так, то лучше вовсе ничего не делать. Впрочем, – он откладывает газету и улыбается с обычной уверенностью, – вы лишь коварный обманщик. Вы намного безрассуднее, чем кажетесь. Вот так.

Слушая его и кивая, я думаю о сказанном. Думаю – и испытываю теплое чувство. Да. Я безрассуднее. Намного.