Иди на мой голос

В Австрийской Империи, как и почти по всей Европе, не было своих воздушных судов. Английские ходили редко, поэтому, чтобы к сроку осуществить план, мне пришлось сначала лететь до Кале, потом – сесть на поезд. Долгая дорога немного привела меня в чувство: тоскливые мысли – об отце, о явных недомолвках Томаса и о многом другом, – отступили. Я любил путешествия: от них голова будто прояснялась, ум начинал работать свободнее и быстрее. Я мог бесконечно смотреть на проносящиеся за окном виды, в такие минуты не думая и не тревожась ни о чем. Дурное оставалось позади вместе с очередной промелькнувшей станцией или растворялось в стакане чая.

В пути я перевел многие записи из дневника. Несколько дней я уже провел в Лондонской Музыкальной Библиотеке, занятый проверкой хронологии и попытками восстановить промежуточные события. Я находил копии театральных афиш. Ветхие экземпляры газет. Мемуары современников. Никогда еще, казалось, я не видел перед собой так отчетливо чьего-то прошлого; дневник открыл мне дверь во время, когда люди еще не летали и почти не мечтали о полетах. Правда… один мечтал.

Сейчас мой путь лежал в Объединенный Музыкальный Архив. Я не был уверен, что нужные материалы окажутся именно там, но шанс был, особенно зная, сколь трепетно австрийцы хранили всякое напоминание о величии своей музыкальной культуры. На отдельном листе у меня были выписаны имена всех выживших детей. Его детей. Не так много: из восьмерых отца пережили лишь трое.

До Архива я добирался в экипаже, любуясь городом, – стройным, похожим на иллюстрацию к сказке. Ничем, кроме отвратительной погоды, Вена не напоминала Лондон: ни смога, ни мрачных доков вдоль реки, ни грязи на мостовых. Удивительные места. Я хорошо представлял, как тот, чьи записи я переводил, шел по этим улицам.

– Эй! – Я высунулся из окна.

– Да? – С акцентом ответили мне с облучка.

– А где дом Антонио Сальери?

Возница, крепкий лохматый парень лет двадцати, помотал головой.

– Не знаю. Не спрашивали. Может, сгорел, когда французы приходили?[52]

Я снова прислонился к спинке сидения. Чего можно было ожидать? Экипаж проехал еще два квартала и остановился.

– Прибыли, герр.

Расплачиваясь, я взглянул на возницу и без особой надежды поинтересовался:

– У вас до сих пор думают, что Моцарта отравили?

– Моцарта? – Он спрятал деньги и поскреб затылок. – А, музыканта… Кто говорит, а кто нет. Как-то там скверно этот Моцарт умирал. Прощайте, герр.

И, поспешно хлестнув лошадей, он уехал.

Архив неуловимо напоминал усыпальницу: вход даже охраняли каменные львы. Было тихо; каждый шаг отдавался эхом. Округлый холл украшали колонны; в глубине, меж высокими окнами и лестницей, я обнаружил несколько столов, за которыми сидели люди. Большая часть, читая что-то, меня не заметили, но один служащий быстро поднял глаза.

– Добрый день, герр. – Блеснули зеленоватые линзы его очков.

– Здравствуйте.

– Англичанин? – Он удивленно улыбнулся. – Занятно. Чем могу помочь?

– В зависимости от того, за какой отдел вы отвечаете.

– Мы тут все отвечаем за все, герр, – солидно отозвался он. – Нотный, книжный, отдел периодики…

– А генеалогические карты?

Мужчина нахмурил тонкие седые брови и щелчком поправил очки.

– В зависимости от того, кто вас интересует. Самое значительное собрание, конечно же, в Общем архиве. Там есть все знатные роды, у нас же преимущественно…

– Сальери, Моцарт, – осторожно перебил я. – Кто-нибудь собирает такие данные? Ведь всех родившихся и умерших детей регистрируют. Или нет?

Сидевшие за другими столами притихли, едва прозвучали две фамилии. Взгляды были почти осязаемы, вместе с холодом помещения создавали гнетущее впечатление. Я явно перенервничал за последние дни, ведь, скорее всего, архивисты просто изнывали от скуки и рады были ненадолго отвлечься. Вряд ли «гробницу» посещали часто.

Мой собеседник снял очки, потер переносицу и снисходительно усмехнулся.

– Сразу видно, что ваша профессия не связана с документами. Конечно, всех детей регистрируют. Но считаете, легко собрать данные по стране? Да еще и… – он вздохнул, – за ее пределами. У людей нет крыльев, но есть привычка покидать гнезда.

– Понимаю. Извините, что побеспокоил. Видимо, мне следует обратиться куда-то еще.

– Нет, вообще-то я вас просто поддразнил! – Мужчина улыбнулся. – Вам повезло. У нас был специалист, который собирал данные о потомках – и якобы потомках – Бетховена, Моцарта, Гайдна, Сальери – многих. Увы, он умер. Но плоды его работы целы.

У меня мелькнула вдруг смутная догадка.

– Случайно не Флориан Кавелли?

– Вы его знали? – Пришел черед служащего удивиться, он даже снова нацепил очки.

– Моя знакомая дружит с его вдовой, – ответил я. – Она говорит, он был…

– Прекрасным человеком, удивительным специалистом, – вздохнул мой собеседник. – Если бы вы могли представить, как он был разочарован тем, что почти никто из потомков тех великих гениев даже не занимается музыкой!

– А они не занимаются? – С интересом спросил я.