Иди на мой голос

Музыкальная шкатулка: открытая крышка, знакомая мелодия – красивая, стройная, гармоничная и нежная. Ни за что она не поверила бы, что ее создали Антонио Сальери и этот бахвалистый шут, вместе. Фигуры двинулись по механическому пространству, вот – встретились, остановись, ведя немой разговор. Лицом к лицу. Вдвоем. В вечности.

Шкатулка стояла на краю стола, прямо перед Фелис. И девятнадцать свежих, едва тронутых тлением трупов были здесь же: каждый откинулся на стуле. Мужчины, женщины, все окостеневшие и недвижные. Тусклые глаза устремились все в ту же вечность, но устремились немо, безнадежно. Теперь, в слабом газовом свете, пятна стали видны на лице ближайшего – седого старика с отчетливо различимой бороздой на шее. Висельник. Висельник на месте военного министра.

Они сидели, ждали ее, потихоньку продолжая свое гнилостное путешествие в смерть. Но они не пугали, в отличие от единственного живого в кабинете – во главе стола. Туда не дотягивался свет. Фелис его не различала, подметила лишь узкие плечи. Движение тонких рук – натянулись нити, привязанные к трупам. Тела, одно за другим, повалились на пол. Тогда человек поднялся из полутьмы и вышел на свет.

– Здравствуй, родная.

Она сразу его узнала.

Сцена третья

В здании напротив у окна тоже стояли двое живых. Оба держали бинокли и наблюдали за происходящим. Лоррейн Белл видела: Фелисия Лайт шарахнулась и выхватила револьвер. На Кристофа Моцарта она смотрела так, будто мертвецом был он, а не девятнадцать. Этот мертвец действительно был страшнее: в отличие от других, ходил, говорил, протягивал руку. По его губам удалось прочесть слово. Родная.

Лоррейн сжала пальцы. Фелисия замерла. Она все еще не стреляла, а Кристоф говорил, лицо его было белее полотна. Когда он снова простер руку, Фелис прижалась спиной к металлическому корпусу корабля. Рев мотора слышался в звенящей тишине.

– Она не станет слушать. – Герберт Нельсон отнял от глаз бинокль. – Я звоню…

– Подожди! Еще рано.

Он взглянул на часы.

– Минута.

Лоррейн кивнула.

…Кристоф Моцарт взял со стола тетрадь и заговорил снова, увереннее и быстрее, улыбаясь. Лоррейн не видела лица Фелисии, но в какую-то секунду плечи расслабились. Подруга сделала навстречу Кристофу шаг, опустила револьвер. Она чуть повернула голову, и стала видна изуродованная половина лица – недвижная маска с распустившимся багровым цветком ожога. Фелисия вдруг неуверенно протянула руку в ответ. Нельсон снова посмотрел на часы.

– Успел.

Шаги по паркету прозвучали необыкновенно отчетливо. Казалось, их должны услышать и там, через улицу. И их, и сухой щелчок громоздкого телефонного аппарата, трубка которого была теперь у Падальщика в руке.

– Все в порядке. Они говорят. Начинайте.

Лоррейн смотрела на двоих, объяснявшихся в кабинете, полном трупов. В кабинете, наполовину разрушенном кораблем. Смотрела, но услышанные слова заставили ее обернуться.

– Через сорок? Мы говорили о сорока пяти. Что?

Он слушал. Лицо оставалось непроницаемым. Наконец он медленно кивнул.

– Хорошо. – Отключив аппарат, он приблизился и тихо сказал: – Через сорок минут мы уезжаем.

– Но…

– Ты не будешь смотреть, как ее убьют, если все окажется напрасным. И… лучше тебе не знать, куда они исчезнут, если план удастся.

– Мы так не договаривались! – Она отступила на шаг, повернулась спиной. – Я не могу…

Дуло револьвера коснулось ее виска. Жест Нельсона был резким и неожиданным, она не успела отпрянуть и только посмотрела на него.

– Нет.

– Потом ты поймешь, что так будет лучше.

Рот дрогнул в нервном кривом оскале.

– Потому что я женщина?

В ответных словах звучала сталь.

– Потому что ты детектив и выбрала это сама.

– А иначе?

– А иначе твое место – в доме твоей матери. За вышиванием салфеток.

Лоррейн закусила губу. Неизвестный ей приказ уже разлетался по всем ударным группам. Минуты шли. В Кабинете говорили. Уайтхолл и Даунинг-стрит заполнялись полицией; неприметно одетые констебли проходили в здания, перекрывали дорогу кэбам и указывали, куда идти или ехать. В толпе мелькнул Дин и скрылся, ушел в сторону набережной. Джил не было.

– Что они делают?

Нельсон молчал. Она опять отвернулась.

Полиция торопилась. Зачистка шла полным ходом. Людей убирали из самых дальних проулков, убирали даже бродячих кошек и собак. Зачем?

Сцена четвертая

Вдоль моста в тумане летали гондолы – юркие, остроносые, вмещающие по два человека каждая. Один освещал опоры керосиновым фонарем, второй, сидя на носу, задавал направление. У каждой пары была копия плана, врученного ровно в 9:00 Кристофом Моцартом Томасу Эгельманну. На схеме было отмечено расположение бомб, но шеф Скотланд-Ярда приказал осмотреть по возможности больше опасных мест.

Лодки скользили, кто выше, кто ниже. Люди перекрикивались. Все было чисто, время тянулось медленно, и многие начинали нервничать. Наконец один из полицейских-подрывников, взглянув на схему, глухо сказал:

– Без резких движений.

Второй кивнул и выше поднял фонарь. Гондола полетела налево, к крайнему массивному столбу.

– Тихо. Смотри.