Иди на мой голос

– Не итальянский. – Это все, что я счел нужным поправить, по устоявшейся привычке. – Я родом из Венецианской республики.

– Ах да… – тонкие губы оживила уже другая по оттенку улыбка. – La Serenissima[22]. Еще не ушла под воду?

– Что вы. Живет и здравствует.

– Славно. Непременно подниму за нее бокал вина, когда разживусь им. Если разживусь.

Я улыбнулся в ответ. Странно… Тяготы дня, полного забот, вдруг ослабили хватку на моих висках. Может, мне приятно было напоминание о Венеции, а может, радовало то, что тон не был колючим, я ведь знал, какими эпитетами, скорее всего, награждал меня отец этого человека.

– Так что же, я угадал?

Была моя очередь искать мягкую, но меткую остроту. По-настоящему задевать нового знакомого я не хотел и слегка поклонился.

– Верно. Теперь мой черед. Итак, вы… – я помедлил, – дарование, некогда производившее фурор по всей Империи. Подающий надежды вундеркинд. Вольфганг Амадеус Моцарт, написавший первую оперу в двенадцать лет.

– Посредственную оперу, – выпалил он, но тут же потупился. – Ложная скромность, простите. Я горжусь той оперой до сих пор, хотя новые и лучше.

– Верный путь. Созданий нашего сердца, даже несовершенных, нельзя низвергать в тень.

Мы обменялись рукопожатием. Ладонь худого австрийца была маленькой, зато пальцы – непропорционально длинными, с выраженными мозолями от письма и игры, с удлиненными ногтями. Я заметил следы чернил на коже. Один темнел даже на манжете.

– Тени… да, в них трудно выжить музыке. Надеюсь, вы не подпускаете их к своей?

Страшное слово – тени. Сомнения, зачеркнутые строки, порванные черновики. Тени подкрадывались ко мне в юности, подкрадываются и теперь, шепча немедленно все бросить. Но когда я был юным, поединки были намного тяжелее.

– Нет… – я все же поколебался, – стараюсь.

Светло-голубые глаза отразили луч солнца. Одновременно я вспомнил, что меня уже ждут, и с некоторой неохотой стал прощаться.

– Что ж. Было интересно узнать вас. Думаю, еще встретимся…

Несколько секунд Моцарт хмурился, наконец ответил:

– Что вы. Я выметаюсь к чертовой матери из города.

Он бросил это с мальчишеским вызовом, по-мальчишески поморщился. Кажется, он очень старался скрыть огорчение, и я ощутил досаду на себя за то, что завел непринужденную беседу в болезненное русло.

– Вот как…