Иди сюда, парень!

– Плюс еще «Беретту» и два М-16.

– Ни фига себе, где ты их взял?

Я рассказал где.

– Тут ребята приехали из Владика, – сказал друг. – Скупают стволы. За «Стечкин» готовы отвалить кругленькую сумму. Я сейчас позвоню им.

– Звони.

Месяца через два Гуча позвонил другу, подбившему натовский БТР.

– Салам, – сказал Гуча.

– Здоро́во, – обрадовался друг.

– Как поживаешь?

– Дерьмово… Как там, в Голландии?

– Супер.

– Ты еще с Алмой?

– Нет, она сейчас в больнице.

– А что с ней? Надеюсь, ничего серьезного?

– Очень серьезно. Ей сделали операцию.

– Черт, у нее рак?

– Нет, у него был член.

– Ни фига не пойму, ты случайно не в кофешопе завис?

– Ты не будешь смеяться?

– Нет.

– Короче, Алма был мужик, и теперь ему сделали операцию по изменению пола.

– Вот как, – засмеялся друг.

Пачка «Мальборо»

На лавочке возле памятника Васо Абаеву сидел Гамат и смотрел на подметавших площадь пленных. Поерзав, он вынул из кармана пачку сигарет и, бросив хитрый взгляд на Васо, у которого вместо головы над бронзовыми плечами торчал кусок ржавой арматуры, спросил:

– Не хочешь покурить, дядька? Чего молчишь, это тебе не какая-нибудь дешевая подделка, а самое настоящее «Мальборо». Друг мой, Гуча, привез из Голландии целый блок и пару бутылок виски в придачу. Я его, подлеца, еще кепку натовскую просил купить, но он выбрал мне в полосочку, как у зека. – Гамат свободной рукой снял с себя бейсболку-немку, с сомнением осмотрел ее и, снова нахлобучив, рыгнул. – Извини, старик, я с утра хлебнул этого самого виски и намерен болтать, даже если это кому-то не нравится. Усек? Ну вот, теперь можешь слушать либо на хрен валить…

Так как возражений со стороны знаменитого ученого не последовало, Гамат продолжил, крутя в руке красную пачку:

– Знаешь, в Лейдене было так клево, что Гуче взбрело на ум остаться там. Он даже представил себе, как ясным зимним утром выходит из своего красивого голландского дома на улицу и с улыбкой говорит соседу: «Гут морнинг, Рупрехт, а не выпить ли нам винца?» А в Амстердаме вообще было супер, Гуча сказал, что в этом городе какой-то особый воздух, от которого человек буквально шалеет, хотя, вполне возможно, мой друг втихаря надрался виски, потому что как сумасшедший орал на набережной: «Я урод, моральный урод! Эй, ребята, вы даже не представляете, в какой чудесной стране живете! Я только здесь почувствовал себя человеком, хотя полжизни воевал за эту самую треклятую свободу и схоронил кучу друзей!» Он, дурак такой, даже на колени упал и просил прощения за свою кровожадность, а потом взял да и поперся на улицу красных фонарей, где в витринах вместо манекенов голые телки всевозможных мастей заманивали прохожих. Гуче приглянулась одна итальянка, хотя ему ужасно хотелось попробовать негритянку, но чернокожие проститутки были толстые и какого-то пенсионного возраста, а итальянка была писаная красавица. Вот он и зашел к ней, и она, задернув занавеску на витрине, потребовала пятьдесят евро за минет. Гуча отдал деньги и хотел повалить ее на кушетку, но та дала ему по рукам и, показав на промежность, объяснила на пальцах, что за такой секс надо еще пятьдесят монет. Гуча не хотел отдавать сто евро, к тому же боялся СПИДа, и только мямлил: «Ноу мани фак»; итальянка, конечно, не стала с ним церемониться и вытолкала за дверь. Но он еще долго торчал возле ее витрины, чувствуя себя околпаченным, пока рассерженная проститутка не показала ему средний палец, а когда Гуча и после этого не пожелал убраться, пошепталась с товаркой из соседней витрины, открыла дверь да как гаркнет: «Дурак, дурак!»

Васо Абаев, сидевший спиной к дому правительства, откуда только что выплыл президент в камуфляже, с многочисленной охраной, не проронил ни слова. Гамат тоже замолчал, с удивлением взирая на главнокомандующего, который ночью восьмого августа удрал из горящего Цхинвала в курортную Джаву…

– Чудеса, – сказал Гамат, торопливо пряча сигареты в карман, как будто боялся, что президентская охрана отнимет у него пачку. – Ребята говорили, что не пустят его обратно… Эх, дурачки, дурачки, теперь он за свое бегство будет мстить оставшимся в городе… Точно тебе говорю, Василий, житья от него не будет, вот увидишь! Он и до войны всех недовольных крестил предателями и сажал за решетку даже женщин, да что там, целые семьи загорали на нарах. Гуча вон всю свою долбаную жизнь воевал, а как съездил на какой-то гражданский форум в Голландию – его тут же объявили изменником…

Гамат замолчал и снова полез в карман за пачкой. Вытянув сигарету, он поднес к ней невидимую зажигалку и, прикурив понарошку, понарошку затянулся.