Иди сюда, парень!

Маир не умолкал, и мне вспомнился Аслан, ваххабит, с которым воевали в одной роте летом две тысячи четвертого. Родом он, кажется, был из Панкиси и пробрался в Цхинвал пешком через горы. У него, как у Паниковского, не было документов, но в отличие от сына лейтенанта Шмидта Аслан был молод, силен и отважен. Еще он называл себя моджахедом и говорил, что был в отряде самого Гелаева. Может быть, поэтому ему не нравилось сидеть в окопе, и, когда он предложил нашим спуститься с горы к траншеям противника и перерезать глотки неверным собакам, ребята, чтобы скрыть свою трусость, обозвали его сумасшедшим. Однажды во время сильнейшей бомбежки Аслан вылез из окопа и заявил, что сорок хороших моджахедов сдержали бы всю грузинскую армию.

– Ложись! – крикнул командир. – Или я выгоню тебя из роты к чертовой матери!

Аслан только усмехнулся:

– Напугал. Да я сам собрался уходить. Просто объясни мне, почему мы каждый раз поднимаемся на эту высоту?

– Как почему? Будем стоять тут до утра, пока не придет смена…

– Посмотри, сколько тут деревьев, они тоже стоят и ничего не делают. Зачем ты мне дал этот пулемет, зачем нам гранатометы, минометы? Надо отвечать противнику, гасить их огневые точки! Я пришел сюда воевать, а не прятаться! Нет, это не моя война, поеду-ка лучше в Ирак мочить америкосов!

Не знаю почему, но я проникся к Аслану симпатией и даже спустился с ним вниз, где грузины рубили лес, но никого там не оказалось. Подложив мины под свежесрубленные бревна, мы потихоньку убрались.

После войны я встретился с ним во Владике, он уговаривал меня перейти в ислам. Даже в мечеть меня повел. Но, выйдя оттуда, я спросил:

– Вот ты, мусульманин, принял бы из-за меня, своего друга, христианство?

Он только улыбнулся и ответил:

– Ладно… Но запомни: скоро весь Кавказ будет мусульманским.

Я пожал плечами, и мы разошлись. С тех пор я не видел Аслана. Может, он в самом деле подался в Ирак и стал воином Аллаха…

Я посмотрел на часы: ого, уже полночь.

– Мне пора, – говорю. – А то мать будет беспокоиться. Удивительно, что она еще не позвонила.

Маир не стал меня удерживать и проводил до дверей. Я снова включил подсветку в телефоне, спустился по лестнице и осторожно, чтобы не привлекать внимания выпивающих во дворе парней в форме, выскользнул из пахнущего мочой подъезда и быстрым шагом направился в сторону своего района. В конце улицы мне попался пьяный, который, пошатываясь, отливал на забор. Я прошел было мимо, но остановился, услышав грязную ругань: по голосу узнал соседа. Вот так удача! Развернувшись, я приблизился и направил ему в лицо луч подсветки. Он приподнял руку, защищаясь ладонью от света. Я дважды выстрелил ему в голову и зашагал в сторону вокзала.

Вертолет

Звезда грузинской литературы интеллектуал Лаша встал со своего председательского места, вышел на середину конференц-зала и, сверкая стеклами очков, начал вещать:

– Если вы не устали, даю вам еще одно упражнение: вы должны разбиться на пары и рассказать друг другу истории о войне, где сами были непосредственными участниками, понимаете? – Он обвел взглядом все три стола, за которыми притихли абхазские, грузинские и осетинские писатели, и продолжал: – Потом каждый из вас напишет новеллу другого.

Тут, конечно, писатели зашумели, ибо всех волновал вопрос, сколько времени отпустит маэстро на создание такого произведения.

– Думаю, дня вам хватит, – отвечал Лаша. – Но у вас еще целый час до обеда, и, может быть, кто-то успеет написать…

Я был в паре с Гундой, абхазской поэтессой – кстати, очаровательной блондинкой. Она сидела рядом и рассказывала мне про сбитый в девяносто втором году вертолет. Добрую половину ее повествования я не слышал, так как немного оглох после той контузии в августе две тысячи восьмого. По правде говоря, мне самому не терпелось поведать ей, как это случилось. Но с чего начать, думал я, смотря на шевелящиеся губы Гунды.