Идя через рожь

Самые насыщенные сцены у Сэлинджера — те, где простейшие движения высекают искорку смысла, из которой рождаются языки пламени. Зовя Фрэнни к телефону, мать говорит ей, что на проводе ее старший брат Бадди. Фрэнни пересекает переднюю, чтобы взять трубку в спальне родителей. Вокруг беспорядок. В передней стоит запах свежей краски, и девушке приходится ступать по устилающим пол газетам. Чем ближе Фрэнни к телефону, тем больше она походит на ребенка. Даже ее модный шелковый халат чудесным образом уподобляется “детскому шерстяному купальному халатику”. Картинка это мимолетная, и повествование под конец становится отстраненным, однако в волнах запаха свежей краски и отзвуках призыва Зуи обрести знание о Христе Фрэнни мистически воплощает собой слова Иисуса: “Если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное”.

Именно в последнем разговоре между героями сливаются обе части произведения под названием “Фрэнни и Зуи”. На протяжении долгого отрезка времени Фрэнни убеждена, что разговаривает со своим братом Бадди, звонящим из своего обиталища в лесах штата Нью-Йорк. Пребывая в этом заблуждении, Фрэнни дает выход своему гневу на Зуи и заявляет, что тот не имеет морального права судить об Иисусовой молитве. Она обвиняет Зуи в том, что его все на свете злит.

Фрэнни в конце концов догадывается, что разговаривает с Зуи. То, что потом происходит между братом и сестрой, очень напоминает противостояние между Холденом и Фиби в финале “Над пропастью во ржи”. Даже после того, как его обман раскрыт, Зуи настроен продолжать разговор, несмотря на раздражение Фрэнни. Фрэнни неохотно соглашается выслушать его последний аргумент, однако требует, чтобы он говорил быстрее и затем оставил ее в покое. Слова Фрэнни “оставь меня в покое” резанули Зуи точно так же, как требование Фиби “заткнуться” поразило Холдена.

Слова Фрэнни заставляют Зуи отрешиться от собственного "я” и пойти навстречу сестре. Он меняет тон. Дает Фрэнни добро на то, чтобы творить Иисусову молитву. Зуи лишь умоляет се сначала “опознать чашку освященного куриного бульона”, предложенного ей с любовью. С душевной болью Зуи уговаривает Фрэнни не бросать театр. Причина этой боли кроется в его признании, что актерство есть прямой результат желания, желания получать похвалы и обладать плодами своего труда. А “единственный смысл религиозной жизни, — сокрушается он, — в отречении”, то есть в отрешенности от желаний. На его взгляд, у Фрэнни нет выбора. Она должна играть на сцене, поскольку Бог дал ей актерский талант. “Тебе остается только одно — единственный религиозный путь — это играть. Играй ради Господа Бога, если хочешь — будь актрисой Господа Бога”.

Зуи конечно же говорит и о себе, и о своих внутренних борениях, не только о Фрэнни. Он не поучает Фрэнни и не подводит ее к постижению истины. Она открывается им одновременно. Изъян логики Зуи и даже самой Иисусовой молитвы — не в неверном духовном посыле, а в отсутствии божественного просветления, даруемого общностью с людьми. Святость заключена в чашке куриного бульона, предложенной матерью, в радости, испытанной девчушкой и ее песиком, — все это не простые банальности повседневной жизни. Они-то и есть настоящие чудеса, за которыми скрывается лик Божий.

Далее Зуи излагает историю о Толстой Тете — сюжет, ставший одним из наиболее вдохновляющих и знаменитых образов в творчестве Сэлинджера. Когда совсем юный Зуи выступал в радиовикторине “Умный ребенок”, однажды, перед самым выходом на сцену, его брат Симор подошел к нему и попросил почистить ботинки. Зуи взбеленился. Он считал зрителей в студии идиотами. Он считал устроителей шоу идиотами. И он не собирался надраивать для них ботинки, тем более что их все равно никто не увидит. Но Симор жестко отмел его аргументы. Он велел брату начистить ботинки “ради Толстой Тети”. Симор не объяснил, кто такая эта Толстая Тетя, но перед глазами Зуи возник отчетливый образ больной раком женщины, сидящей на крыльце и слушающей радио, и он каждый вечер перед выходом к микрофону чистил ботинки. Свой образ Толстой Тети сложился и у Фрэнни, которую Симор просил ради этой Тети быть позабавнее на сцене.

Но что это за Толстая Тетя, ни Зуи, ни Фрэнни не понимали до того момента, пока духовная близость между братом и сестрой не позволила им узреть лик Божий. “И разве ты не знаешь... кто эта Толстая Тетя на самом деле? — спрашивает Зуи. — Это же сам Христос. Сам Христос, дружище”.

Пвесть о Толстой Тете — притча. Констатация присутствия Бога во всех нас. Зуи она позволяет вырваться из тисков собственного “я”. Его сестре она объясняет, как можно “беспрерывно молиться”, не повторяя чужие слова, а совершая все поступки как некое священнодействие.

Радость понимания переполняет Фрэнни, и, точно так же ник Бэйб Глэдуоллер и сержант Икс в сходных обстоятельствах, она погружается в блаженный сон.