Идя через рожь

Взглянув на “Симора” под таким углом зрения, мы увидим, как Сэлинджер трансформирует сагу о Глассах. Последовательны в этой истории лишь жалобы и стенания Бадди Гласса, зато текст пестрит отсылками к проблемам самого Сэлинджера: “бродяжкам-дервишам”, собственной славе и стремлению от нее укрыться. Тут Сэлинджер обращается к читателям напрямую, упрекая их в досужем интересе к его частной жизни и в неправильном представлении о нем самом. Затем он как будто бы начинает говорить через своего персонажа, Бадди Гласса. Назвав читателей “орнитологами”, которые оставляют следы своих шин на его кустах роз, он, казалось бы, позволяет им заглянуть в собственную жизнь. И все же ощущение, что ты узнал Сэлинджера лучше после прочтения “Симора”, — искусно выстроенная иллюзия. Подобно Симору в его стихах, Сэлинджер проходит сквозь всю повесть, “не пророним ни единого словца из своей автобиографии”.

На самом деле ни одна из приведенных интерпретаций не является до конца верной, и в то же время все они одинаково верны. В “Симоре” идут три параллельных повествования, два биографических и одно автобиографическое. Ни одно из них не устойчиво и не линейно. Напротив, все три истории постоянно сходятся, расходятся, меняются местами и заново сливаются на протяжении всей повести. Что же до конечного результата, то он одновременно поражает и сбивает с толку читателей на протяжении десятилетий.

Попытки отыскать автобиографические крупицы в тексте “Симора” или же определить, какие черты роднят Бадди Гласса и автора, занятие увлекательное, но все же второстепенное для понимания произведения в целом. Величайшая тайна повести “Симор: Введение” — в заглавном персонаже; а ее величайшая сила — в подчиненности ему всего творения.

Призрак Симора Гласса маячит за каждой строкой. Каждая мысль, которой Бадди делится с читателем, проникнута мукой, которую причиняет ему физическое отсутствие брата. (Сцена, в которой Симор стоит на обочине, наблюдая, как его брат играет в сгущающихся сумерках в шарики, не только пред стает читателю зримо, она ощутима, слышима, осязаема.) В свое время Сэлинджер учил А. Э. Хотчнера, что “литература — это концентрированный личный опыт”. И вот в чем заключена самая большая загадка повести “Симор: Введение”: из какого же кладезя опыта черпал Сэлинджер, воспроизводя с такой жизненной точностью тончайшие оттенки характера Симора? Из каких глубин авторской души бралась та мучительная боль, что снедает Бадди Гласса? У Сэлинджера не было братьев. В его окружении не было ни родственника, ни друга, который бы даже отдаленно напоминал Симора Гласса. Никто из тех, кого Сэлинджер узнал за свои сорок лет, не накладывал на себя руки. Кроме Росса и Лобрано, никто из знакомых Сэлинджера не умирал в послевоенные годы. И все же характер Симора настолько реален, что невозможно не предположить, что он имеет какую-то жизненную основу А горе Бадди Гласса слишком свежо и остро, чтобы не питаться действительно пережитыми чувствами.

В “Симоре” Бадди рассказывает интересную историю. Будучи в армии, он заболел плевритом, который донимал его более трех месяцев. Болезнь в конце концов отступила почти что мистическим образом: после того как Бадди положил в карман рубашки листок со стихотворением Блейка. Там оно, вероятно, оказало свое целительное действие, как какой-нибудь компресс или, цитируя Бадди, “быстродействующее средство термотерапии”. Бадди приводит эту историю в качестве иллюстрации целительной силы духовности. Воспоминание должно объяснить мотивы, лежащие в основе его желания собрать и издать стихотворения Симора. Однако у этого рассказа может быть и другая, более личная мотивация.

Если представить, что история, рассказанная Бадди, касается реальных событий жизни Сэлинджера, она может пролить свет на то, что именно вдохновило автора на создание образа Симора и какую рану он в себе растравил, чтобы передать душевные муки Бадди. Логичнее всего предположить, что в рассказе Бадди нашли отражение страдания, пережитые Сэлинджером между октябрем 1944 года, когда он пересек линию Зигфрида по пути к Хюртгенскому лесу, и декабрем того же года, когда он наконец выбрался из этой кровавой бани. Именно в те месяцы Сэлинджер искал утешения в сочинении стихов. И, уже находясь в Хюртгене, закончил рассказ “Солдат во Франции”, философским стержнем которого является стихотворение Блейка “Агнец”.