Идя через рожь

На первый взгляд решение Сэлинджера опубликовать новый сборник, да еще с включением в него замысловатого “Симора”, может показаться самонадеянным после того недружелюбного приема, который был оказан критиками “Фрэнни и Зуи”. Но к 1963 году фатализм по отношению к своим произведениям настолько вошел в плоть и кровь Сэлинджера, что мнение профессиональных читателей потеряло для него какой-либо интерес. Живший в нем ранее страх без остатка раствориться в своей работе уступил место полному подчинению ей. В тексте на суперобложке новой книги Сэлинджер признал, что буквально врос в свою серию рассказов о Глассах, и уже по этому поводу не сокрушался. Если раньше он признавался, что может “погрязнуть” в работе, то теперь сообщал читателям, что соединил повести “Выше стропила, плотники” с “Симор: Введение” для того, чтобы они не столкнулись со ждущими своей очереди следующими частями цикла. Он уверял всех, что уже работает над новыми фрагментами саги, “растущими, расширяющимися — каждый на свой лад”, как на бумаге, так и в его голове. И если даже он и оказался в плену у этих образов, то, признавался Сэлинджер, плен этот для него — блаженство. “Как ни странно, — отмечал он, — радость и удовлетворение, даруемые мне работой над историей Глассов, с годами только увеличиваются и углубляются”.

Год 1963-й должен был, таким образом, стать урожайным для Сэлинджера. Автор обещал пополнить сагу о семье Глассов новыми рассказами и повестями. Некоторые из них все еще находились в работе, другие приближались к завершению. И это были не пустые обещания. Когда издательство “Литтл, Браун энд компани” выпустило книгу “Выше стропила, плотники и Симор: Введение”, оно уже начало переговоры с Сэлинджером, пообещав выплатить аванс в 75 тысяч долларов за публикацию следующего произведения

Можно предположить, что критики с гораздо меньшим энтузиазмом ожидали неизбежного — как теперь казалось — продолжения серии рассказов о Глассах, как бы она ни радовала сердце самого автора. В целом рецензии на повести “Выше стропила, плотники” и “Симор: Введение” были не такими агрессивными, как на “Фрэнни и Зуи”, однако из литературной среды доносились коллективные стенания по поводу того, что Глассы не собираются сходить со сцены. Раздавались весьма недвусмысленные призывы к завершению серии. Книжное обозрение “Нью-Йорк тайме” обвинило Сэлинджера в том, что “писатель не отказывает себе в удовольствии пофлиртовать с глубинами мудрости, но робость и смущение мешают ему довести дело до конца”. Однако общее мнение критиков, не осмеливавшихся высказать его вслух, наиболее откровенно выразил журнал “Тайм”. “Взрослый читатель, — саркастически замечал автор статьи, — начинает задаваться вопросом, а есть ли вообще у Симора, этого своего рода Сфинкса, секрет, который было бы интересно узнать. А если есть, то когда же наконец Сэлинджер его раскроет”.

Триумфальный успех “Фрэнни и Зуи” показал Сэлинджеру, что он может ожидать поддержки со стороны среднестатистического читателя, невзирая на неприятие критиков.

И когда “Выше стропила, плотники и Симор: Введение” появились в продаже, читатели в очередной раз встали на его защиту. Книга сразу же разошлась тиражом более ста тысяч экземпляров и тут же заняла заветную первую строчку в списке бестселлеров газеты “Нью-Йорк тайме”. Продажи ее не дотягивали до уровня “Фрэнни и Зуи”, однако то достижение было настолько экстраординарным, что его не стоит брать за образец для сравнения. “Выше стропила, плотники и Симор: Введение” все равно стали литературной сенсацией и третьим номером в общем списке бестселлеров 1963 года.

В ответ Сэлинджер публично признал свой долг перед людьми, высоко оценившими его произведения. Во второй тираж он включил запоздалое посвящение читателям, где с нежностью приравнял их к членам своей семьи. В этом посвящении выражается признательность обычному читателю вкупе с презрением к профессиональным критикам. Теперь оно принадлежит к числу самых знаменитых литературных посвящений всех времен и народов: “Если в мире еще остался хотя бы один читатель-любитель — то есть тот, кто читает, как дышит, — я с несказанной любовью и благодарностью прошу его или ее разделить это посвящение на равных с моей женой и двумя детьми”.

Прошло время, и Сэлинджер доказал, что хорошо усвоил урок, преподанный ему Уитом Бернеттом двадцать четыре года назад. Его уважение к читателям и вера в их понимание и сочувствие в очередной раз помогли ему победить. В ситуации, когда мир вокруг него рушился, семья отдалялась, а друзья постепенно уходили, именно среднестатистический читатель пришел ему на помощь. Тот самый “орнитолог”. Тот самый “возлюбленный молчаливый читатель” Фолкнера. Что до остальных, то отношение к ним Сэлинджера выражалось просто: черт с ними со всеми.

Глава 18

Прощание

"Хэпворт etc.” — несомненно, произведение, вышедшее из-под пера Мастера, но пера, уже рвущего бумагу, и я не могу себе представить, что за этим — при таком сильном нажиме — может воспоследовать.

Джон Апдайк, 2000