Идя через рожь

Сэлинджер частенько посмеивался над тем, с какой охотой иллюстрированные журналы печатают рассказы вроде “Виноват, исправлюсь”, написанные исключительно ради денег. Но был при этом один журнал, признание которого он очень хотел завоевать и поэтому не предлагал туда необязательных, проходных вещей. Речь идет о “Нью-Йоркере” — самом респектабельном и щедром на гонорары американском периодическом издании.

Сэлинджер избрал для себя путь профессионального писателя и даже добился на нем определенных успехов, но привести собственный образ жизни в соответствие со своим новым статусом у него никак не получалось. Ему все труднее становилось мириться с необходимостью жить в одной квартире с родителями. Развитие романа с Уной О’Нил то и дело висело на волоске и в значительной мере зависело от ее капризов.

Вдобавок Сэлинджера огорчало, что его лучшие вещи печатаются в малотиражных изданиях, а перед широкой публикой он предстает автором легковесных поделок. Универсальным способом решить все свои проблемы он считал публикацию в “Нью-Йоркере”. Молодой писатель был уверен: пристроив в этот журнал несколько серьезных рассказов, он приобретет то положение в обществе, которого по праву заслуживает, произведет выгодное впечатление на Уну О’Нил и начнет понемногу улучшать свои материальные обстоятельства.

К тому времени, когда увидел свет рассказ “Душа несчастливой истории”, Сэлинджер завершил работу над самой мрачной из написанных им до сих пор вещей. “Затянувшийся дебют Лоис Тэггетт” — это жутковатая история о том, как дочка состоятельных родителей не вдруг и не сразу вступает во взрослую жизнь. Она пытается делать все “как положено”, но Сэлинджер не видит за господствующей в высшем обществе модой ничего, кроме фальши и духовной пустоты. Для того чтобы наконец перестать притворяться и лгать себе, Лоис приходится пройти через жизнь с первым мужем психопатом, второй брак с безразличным ей человеком и смерть собственного младенца.

Сэлинджер был уверен, что, несмотря на некоторую надуманность в характеристиках персонажей (вроде странной аллергии на цветные носки у второго мужа Лоис), рассказ вполне подходит для “Нью-Йоркера”. Поэтому готовую рукопись он передал Дороти Олдинг с указанием направить ее именно в этот журнал.

В конце 1941 года Сэлинджер писал рассказы один за другим, каждый раз пытаясь нащупать свой неповторимый стиль и одновременно угадать, что придется по вкусу редакторам того или иного журнала.

К большому его огорчению, в “Нью-Йоркере” “Затянувшийся дебют Лоис Тэггетт” отвергли, и Сэлинджеру пришлось отослать рассказ в гораздо менее престижный журнал “Мадемуазель” В общем же за один 1941 год “Нью-Йоркер” отверг целых семь рассказов Сэлинджера. В марте к нему вернулась рукопись “Виноват, исправлюсь”, в июле — “Душа несчастливой истории”, а в самом конце августа — “Затянувшийся дебют Лоис Тэггетт”. Три рассказа — “Рыбак”, “Монолог для виски с содовой” и “Я ходил в школу с Адольфом Гитлером” — в “Нью-Йоркере” не просто отказались печатать, но и куда-то затеряли.

Некоторой отрадой после череды отказов стал для Сэлинджера отзыв, приложенный к отвергнутой и ныне утерянной рукописи рассказа “Ланч на троих”. Редактор “Нью-Йоркера” Джон Мошер писал Дороти Олдинг, что лично на него эта вещь произвела хорошее впечатление. В другом письме он назвал рассказ Сэлинджера “определенно живым и свежим”, но объяснил, что журналу требовались произведения, написанные в более традиционной манере.

Личная жизнь в это время складывалась у Сэлинджера ничуть не лучше, чем профессиональная. После возвращения с побережья в Нью-Йорк у него состоялось несколько свиданий с Уной О’Нил. Встречались они на Манхэттене, где Уна училась в Бриерли — частной школе для девушек, расположенной неподалеку от дома Сэлинджеров. Скромностью запросов Уна похвастаться не могла — они фланировали по Пятой авеню, ужинали в дорогих, на грани финансовых возможностей Сэлинджера, ресторанах и до глубокой ночи просиживали в сверхмодном и фешенебельном клубе “Сторк”, где пили коктейли в обществе кинозвезд и прочих знаменитостей, рядом с которыми Сэлинджер чувствовал себя неуютно. От такого времяпрепровождения, жаловался Сэлинджер Элизабет Мюррей, он “буквально готов был свихнуться”. В октябре они виделись все реже и реже — угасающую связь Джерри пытался оживлять с помощью писем к Уне, которых он писал все больше'.

Охлаждение отношений с Уной побуждало Сэлинджера еще сильнее стремиться к публикации в “Нью-Йоркере”. Он мог надеяться, что профессиональный успех возвысит его и глазах Уны и позволит более или менее на равных общаться с блестящими завсегдатаями клуба “Сторк”.