Идиллии

Пришла весна, начались полевые работы. Всем на диво Рале ни дня не сидел сложа руки. Полол огороды, кукурузу, сено косил, кто ни позовет, не отказывал. Работал за троих, любое дело у него в руках спорилось.

К концу Петровского поста — не успели еще управиться с сенокосом — жатва подоспела.

Лето в разгаре. Вечерняя заря долго пламенеет сквозь легкое кружево белых облаков, проходит час, два, а на дворе все не смеркается. По обочинам дорог в поле зеленеют обвитый вьюнком бурьян да колючий кустарник, белые, почти одинаковые цветы бузины и тысячелистника запылились и привяли, тут и там попадаются желтые звездочки молочая и ромашки — ее белые лепестки от жары засохли и облетели. Золотая розга с желтыми, словно спелое зерно, цветками вымахала до пояса, над ней возвышается татарник. Лепестки шиповника сплошь осыпались, а плоды еще не начали рдеть. Клевер тоже отцвел, его засохшие соцветия придают недоношенным лугам ржавый оттенок, над ржавой полосой клевера дымчато желтеет подмаренник. Местами, там, где растет зверобой и одуванчики не успели отцвести, желтое марево сгущается и затмевает все вокруг. А в тех местах, где нет засилья желтых цветов, радует глаз пестрый ковер из синих васильков и розовато-лиловой мальвы, пунцовых маков и голубых колокольчиков. Над скошенными лугами качаются одни только белые пушистые шарики отцветших одуванчиков да прыгают врассыпную мириады кузнечиков, будто играют в чехарду.

Над горными ущельями загорелась вечерняя звезда. Вдалеке показался Рале, а за ним толпа девушек с серпами и паламарками в руках. У Рале шея повязана красным платком, белые платки жниц спущены на плечи, края связаны на груди крест-накрест. Их утомленные, загорелые лица напоминают печеные яблоки. Из ущелий подувает свежий ветерок, над золотом нив витает густой хлебный запах с пряной примесью тимьяна и молодой травы. Девушки, кто босиком, кто в башмаках на босу ногу, семенят по пыльной дороге, весело болтая, поддевая друг дружку, и раз за разом вдруг все хором прыскают и останавливаются.

Рале шагает в сторонке, усмехается их шуткам и время от времени поторапливает егоз; они жали хлеб в долине, а до села, что приютилось у самой подошвы горы, не близкий свет…

Вот в кустах бузины замерцал светлячок, две девушки с визгом и смехом бросились наперебой его ловить. Одна было поймала и тут же уронила, другая взмахнула рукой, подпрыгнула, и жучок очутился у нее в горсти. У этой жницы были густые кудрявые волосы, она сунула светлячка в косы. Товарки ее остановились и стали глядеть на нее. А она заметила еще одного светлячка и погналась за ним. Тут и там в придорожном бурьяне вспыхивали зеленоватые огоньки, и все жницы, словно никогда не видели светлячков, кинулись их вылавливать. И поскольку у них в волосах жучки не задерживались, девушки отдавали добычу своей кудрявой подружке, а некоторые сами засовывали светлячков в ее густые волосы. Разукрасив подружку, они расщебетались, словно стайка воробушков. Хлопали в ладоши, смеялись, то и знай выкрикивали:

— Ах, Кипра, поглядела бы ты на себя!

Кипра, боясь растерять свой драгоценный убор, полегоньку выбралась из толпы и, догнав Рале, лукаво спросила:

— А ты что скажешь, Рале? Ну-ка, глянь, и скажи: пригожа я или нет?

Если бы сердце Рале не было глухо к беззаботности и веселью, если бы он прислушался к тихому нескончаемому звону златоколосых нив и взглянул на жницу, то он бы убедился, что это и есть та самая краса-девица, которая где-то за тридевять земель, в тридесятом царстве сводила с ума царевича. Светлячки тихо, робко мерцали в ее темных кудрявых волосах, излучая ясный зеленый свет… Нет, это не светлячки — это смарагды горели на невидимой короне.

Мысли Рале витали далеко-далеко, оставив девушек позади, он и не заметил их забавы. Поднял глаза на Кипру, пробормотал рассеянно:

— Пригожа… как яблочко…

Весь девичий табун расхохотался во весь голос. Рале, который было зашагал дальше своей дорогой, остановился и удивленно уставился на ветрогонок.

— Вы все пригожи… — промямлил Рале, стараясь загладить оплошность.

Девушки так и покатились со смеху.

— Как яблочки… бабка тоже так говорит! — с трудом выговорила одна.

— Как яблочко! — подхватила вторая, давясь смехом. — Скажет же такое…

Рале удивленно поднял брови и скривился: такого еще не бывало, чтобы девушки над его речами потешались.

— А, ну его! — вскричала Кипра. — Какой из него толк… Тоже мне парень!..

— Что ж, пусть и так, — небрежно бросил Рале и пошел дальше, сердитый да насупленный, бубня себе под нос: — Стану я для вас речи подбирать, еще чего!..

Девушки пошептались в темноте, похихикали, одна-две попытались было заговорить с Рале. Потом умолкли и, прибавив шагу, стали подниматься в гору. Далеко-далеко, над уснувшими вершинами гор, словно ночное видение, медленно всплыл припозднившийся месяц.

Жницы остановились, будто завороженные, подняли головы, с губ невольно сорвался чуть слышный возглас: «О-о-о-о!»

И опять воцарилась тишина.

— Ну, будет глазеть! — пробурчал Рале, не поднимая головы.